Часть 3

Никогда не думала, что я настолько злорадный и мстительный человек. Две недели я мурыжила профессора, всячески его игнорируя. Убегала, когда он поджидал меня в коридоре. Не реагировала на прямые приказы по громкой связи вуза явиться в кабинет. И даже во время пары, когда он обращался напрямую, делала вид, что занята чем-то более важным. Все это приносило мне неописуемый, почти оргазмический экстаз!

Мне нравилось наблюдать, как Шлефов из мстительного демона медленно превращается в помешанного и тревожного мученика. И когда на паре он вдруг посмотрел на меня не с ненавистью, а с потерянностью и беспокойством, я решила: «Пора его навестить! Клиент созрел для моих условий».

Ректор любил Шлефова. Пока все остальные руководители кафедр заседали прямо на кафедре, наш профессор считал это выше своего достоинства. Ему единственному выделили огромный отдельный кабинет в тихом крыле общего здания, окна которого выходили на внутренний сад.

Я постучала раз… Два… Три… Никакого ответа! Уже было решила уйти, но заметила щель в приёме. Там точно кто-то был. Поэтому, наплевав на правила, я толкнула дверь и ступила одной ногой внутрь, просовывая нос в кабинет.

Вадим Геннадьевич сидел в мягком кожаном кресле за огромным столом из красного дуба. Рукава его белой рубашки оказались закатаны до локтей, пиджак скинут на маленький гостевой диван. Зарывшись лицом в ладони, он тяжело дышал и неразборчиво шептал себе под нос ядовитым тоном:

— Вот же стерва… Тоже мне, шантажистка нашлась… Да я таких, как она, на завтрак ем! Отчислю! Засужу! По миру пущу! Решила, я ее испугался? Не на того напала!

«Думает обо мне, какая прелесть!», — подавив довольную улыбку, я сделала пару громких шагов и звонко постучала по двери. Убийственный и раздраженный взгляд Шлефова переместился на меня.

— Мне сейчас зайти или сразу после Белочки? — невинно поинтересовалась я, широко улыбаясь. Из ушей мужчины разве что пар от злости не пошел. — Вы так увлеченно с ней общаетесь, не хочу прерывать.

Сжимая зубы до хруста суставов, Вадим Геннадьевич кивнул мне подбородком на диван:

— Заходи. Рот прикрой и… Дверь заодно.

Никуда не торопясь, я медленно передвигалась семимильными шагами, и пронзительные глаза, желающие скрутить мне шею, совсем не смущали. Я еще не успела удобно устроиться, как он резко вскочил на ноги и ударил кулаками о свой стол:

— Что ты от меня хочешь, Василькова?!

Глядя на то, как разлетаются в разные стороны учебники и ручки, я театрально положила руку на сердце:

— Так сразу? Даже кофе не предложите?! А как же хваленое профессорское гостеприимство? Говорят, в приёмной ректора печенье предлагают, а у вас никакого сервиса…

— Могу предложить яд в бокале или печенье с мышьяком, — выдавив из себя подобие улыбки, он снова потребовал: — Говори!

Хмыкнув, я решила, что, наверное, вправду не стоит ходить вкруг да около и сразу выпалила главное требование:

— За нанесенный моральный вред от лицезрения вашего голого тела я хочу освобождения от высшей математики навсегда.

Он молчал, но бровь на замершем в недоумении лице поднималась все выше и выше:

— Зачёт тебе прямо сейчас поставить? В сентябре? Ну, давай.

Я растерялась: «А что, так можно?». Желая поскорее со всем разобраться, я суетливо достала из сумочки зачетку и положила ему на стол. Даже заботливо открыла на нужной страничке, ручку подала с пола и улыбнулась:

— Прошу, Вадим Геннадьевич. Это в наших общих интересах.

Он усмехнулся, присел, почесал затылок, а потом взял и расписался в зачетке. Я с трудом сдерживалась от победного танца. Неужели это конец?! Никакого отчисления? Никакого Шлефова до конца моей жизни? Победа!

— Так пойдет? — громко захлопнув зачетку, он швырнул ею мне в лицо. Я была настолько счастлива, что этот жест меня нисколько не взбесил. — Так пойдет, шантажистка?

Не веря своему счастью, я дрожащими руками открыла книжечку и… Обомлела. Напротив высшей математики стояло лишь одно слово размашистым почерком: «Сволочь».

Резкий вдох… С трудом удалось сдержать невозмутимый вид:

— Профессор Шлефов, все прекрасно, но… Вы тут расписались, а оценку не поставили.

Забыв о всех нормах морали, я буквально запулила в него зачеткой в ответ. Тот пригнулся. Книжка ударилась о стекло за спиной и отпружинила в мусорный бак. Пусть так. После художеств ей только там и место. Придется в деканате врать, мол потеряла, и сделайте новую.

— Слушай ты, Василькова, — прищурившись, он деловито сложил руки на груди и пытался говорить максимально уничижительно. Но скорость фраз говорила о том, что мужчина все же нервничает. — Ты вообще забыла, с кем разговариваешь, а? Может, я прямо сейчас записываю наш разговор на диктофон, а завтра напишу на тебя заявление в полицию о шантаже.

— Пусть так, — я блефовала. Новые проблемы с полицией мне были точно не нужны, только вот Шлефову об этом знать не обязательно. — Но тогда всплывет и ваше «селфи». Сядем вместе. Возможно, в одну камеру. Представьте, как весело будет учить только меня одну ближайшие лет пять?

— Пять лет? — он оскалился, а черные глаза блеснули знакомой ненавистью. — С чего бы?

— Так я немного приукрашу. Скажу, что вы до меня все три года учебы страшно домогались. Склоняли, так сказать, к интиму, — я коварно подмигнула пышущему яростью мужчине. — А то, что вы меня на парах гнобили, так это для отвода глаз… Чтобы в совращениях не заподозрили.

Я заигралась, причем давно. Но скажи я что-то поистине нереальное, Шлефов уже давно бы поставил меня на место, выгнал вон и окончательно добился отчисления. Но он этого не делал. Значит, мои бредни были не так далеки от правды… Карьера мужчины, а главное — повышение, висели на волоске и зависели (как он сам выразился) от какой-то сволочи. То бишь меня.

Видимо устав испепелять меня взглядом, он тяжело вздохнул и зарылся лицом в ладони:

— С тобой так сложно, Василькова…

Похлопав мягкие черные подушки вокруг себя, я пожала плечами:

— Хотела бы быть удобной, родилась диваном.

— Ты и есть диван, — выпалил он, явно пытаясь донести, что я для него не существую. Нечто невзрачное, максимально безразличное. Буквально пустое место.

Почему-то это задело мою самооценку. Глупости какие… Кто он вообще такой? Тридцатилетний заносчивый препод. Неженатый, по понятным причинам. Кто такого вообще выдержит? Только больная на всю голову... А у меня вот все еще впереди в двадцать с небольшим…

Никак внешне этого не показав, я гордо вскинула подбородок:

— Тогда… Вадим Геннадьевич, у вас большие проблемы: с мебелью разговариваете. Может, все же к врачу?

И снова психи. Зарычав что-то нечленораздельное, он скомкал лист бумаги и швырнул его в сторону, сбивая с книжной полки томик Достоевского. Понимая, что сегодня диалога не получится, я устало вздохнула, встала и быстро направилась к выходу.

— Стой, — вдруг проговорил он мне в спину. На удивление, совершенно спокойно. — Что ты намерена делать… с фото?

Обернувшись, я так же честно ответила:

— Пока не знаю. Но так просто вы не отделаетесь, профессор. После того, что вы заставили меня пережить эти три года, я просто не могу поступить иначе… — не знаю, как так вышло, но память огромным снежным комом пригвоздила меня к полу воспоминаниями о пережитом. В ярких деталях, словно наяву, я видела все издевательства, унижения и насмешки. Непрошенные слезы встали перед глазами комом. Бессмысленно пытаясь сглотнуть ком в горле, я тихо шепнула: — У вас скрытый талант доводить меня до суицидальных мыслей. Так вот, впредь скрывайте его тщательней.

Шлефов молчал. Даже сквозь непрошенную пелену слез я видела новую эмоцию на его лице: растерянность. Он буквально потерялся, не зная, куда себя деть.

Не давая ему очередную возможность втоптать меня в грязь, я быстро покинула кабинет.

В тот день мы ни о чем так и не договорились.