В лифте

Я никогда не мог до конца понять людей, которые не ревнуют того, кто им нравится. Разве это может быть чем-то плохим, когда твоя половина смотрит на тебя, как на свое самое драгоценное сокровище, и пытается скрыть от всех завистливых взглядов, что есть на свете.

− Ты будешь принадлежать только мне! Ты − мой! И только мой!

Но даже у ревности есть какой-то предел. Если она ограничивает человека в свободе, связывает по рукам и не отпускает ни на шаг, то это уже не простая ревность. Это уже собственническое отношение, чего я больше всего боюсь.

Эдвард стал тем самым человеком, который поработил мою душу. Я больше не принадлежу сам себе...

Сколько бы я не пытался освободиться − все бесполезно. Мои попытки разорвать связывающие нас цепи ничем хорошим не заканчивались. Они были слишком прочны, что даже сам Дьявол не смог бы их уничтожить.

Эдвард грубо хватает меня за плечи и тащит к подъезду.

− Нам нужно поговорить!

Я пытаюсь брыкаться, вырываясь из его цепких рук. Пытаюсь избавиться от его красивых длинных пальцев, которые впиваются в мою кожу.

Эти пальцы могли быть настолько нежными, и настолько же грубыми. Я всегда восхищался их красотой, словно Эдвард был пианистом, а не чертовым садистом с огромным чувством собственничества.

− Только попробуй снова убежать!

Услышав это, я начинаю истерически смеяться. Убежать? Куда? К кому?

− Отвали от меня! − кричу я, когда он пытается снова схватить.

Он даже не слушает. Спокойно закидывает к себе на плечи, не обращая внимания на ошарашенные лица проходящих мимо людей. Да, он именно такой, эгоистичный и самоуверенный тип. И ему всегда на все наплевать. У него сейчас есть только одна цель, которой и являюсь я.

Шагает не спеша к лифту и жмет кнопку своего этажа, крепко держит мое тело, словно все так и должно быть. Все то время, что лифт поднимается, Эдвард не отпускает меня. Кровь медленно приливает к голове и меня уже начинает мутить, но ему, кажется, плевать.

− Хватит уже! Отпусти! Мне плохо!

Легкий шлепок по ягодицам является его ответом.

− Черт, да куда я убегу из закрытой кабины?

Снова молчание.

Я так привык к этому. Он часто молчит, это его стиль общения. Показывает свой характер доминанта.

И пожалуй, я боюсь его. Молчание Эдварда никогда нельзя было истолковать. Как и его взгляд. Всегда опасался увидеть в них отчуждение, что так часто доводилось лицезреть в глазах родителей.

Равнодушие, пустота, безразличие. Этот список может продолжаться вечно. Но самый главный страх – это остаться в одиночестве. Я не тешил себя иллюзиями, что кто-то да огорчится, если меня внезапно не станет, но я знаю тех, кто нуждается во мне больше, чем я в них.

− Молчишь? Снова молчишь? Может скажешь хоть что-нибудь? − меня переполняет гнев и хочется показать ему, что я не боюсь. И наверное, хочется вызвать в нем хоть какую-то реакцию. Любую, только не это молчаливое равнодушие.

Словно он не здесь и не со мной. Меня вымораживала мысль, что я всем телом принадлежу ему! Но он, при этом, не принадлежит мне!

Я бесился, словно избалованный ребенок. Мне хотелось от него проявлений чувств, а эта стена безразличия была мне ненавистна! И только его ревность давала мне понять, насколько я дорог ему. О, эта ревность! Она поглощает его полностью!

Говорят ревность − это удел слабых, что это не доверие к твоему любимого человеку и неуверенность в себе. Да, он в эти моменты проявляет слабость, но за это наказывает своим высокомерием…

− Да поставь ты меня! − начинаю брыкаться и он опускает меня на пол.

− Предупреждаю тебя! − гневно говорит он.

− И что? Снова запрешь меня? Будешь мучить? Чего ты от меня хочешь?! Скажи уже, хватит издеваться! − кричу на весь подъезд, когда двери лифта распахиваются.

Он больно хватает меня за руку и тащит к двери. Чувствую опустошение и слабость. Я слаб и очень сильно. И слабым меня сделала именно эта любовь к нему. Доверия у меня нет даже к себе самому. Доверия нет ни к кому! Ни один человек на земле не может принадлежать тебе полностью и в этом мое большое разочарование.

Эдвард не пускал меня в свою душу и осознавать это, было чересчур больно. Когда я стал так зависим от него? Когда я упустил момент, чтобы не падать все глубже, в этот бездонный колодец? Однако, мне удалось остановить это действие, хоть было и тяжело.

Я смог абстрагироваться от бессмысленного поедания собственных нервов и сил. Он словно удав, а я его кролик. Он играет со мной.

В моменты страсти или приступа ревности, я вижу его таким, какой он есть на самом деле. Он не хочет делить меня ни с кем, желая обладать мною целиком.

− И что дальше? Мне прямо здесь отсосать тебе? − нервно говорю я, чтобы еще больше разозлить его.

− Будешь истерить, запру в туалете! Это тебе второй предупреждение!

− Я буду орать всю ночь и соседи вызовут полицию!

Он снова молчит. Почему? Он меня так этим подавляет, если бы он только знал! Иногда мне кажется, что он добивался моей потери самоидентичности все то время, что мы были вместе, или даже были знакомы.

Он делал все, чтобы я стал частью его самого, но не частью его души. Он просто хотел, чтобы у меня вообще не было никаких своих желаний и мыслей. Почти так и было: я полностью зависел от него. И даже старался рассуждать так же, как и он.

− Как ты меня бесишь! − злобно кидаю в его сторону.

− А ты никак не успокоишься? − он снова хватает меня на плечо и я зависаю вверх ногами. Ненавижу, когда он так делает! И он прекрасно знает об этом!

Сколько раз я убегал от него и возвращался… Иногда мне казалось, что только в моменты нашей разлуки я по-настоящему близок ему. Весь мир против нас, против нашей любви. Мои родители презирают таких, как мы… У меня нет близких друзей, кроме Эдварда, кому я мог бы рассказать тайны своего сердца. Это так тяжело! Иногда кажется, что мне было бы лучше не рождаться!

Множество раз я приходил к нему, а затем сбегал, когда уже не выдерживал его страсти. Не знаю, на что я рассчитывал?

Наверное, я пытался выбраться из леса, не понимая, что окружен со всех сторон и выхода нет. Каждый раз, сбегая от него, я ждал, пока он признается мне, что я нужен ему.

А потом я осознал, что все мои попытки только умиляют его. Я и был мышкой, а он − удавом, который играет со своей жертвой перед тем, как поглотить.