Глава 3

Комната, куда меня привели, была выполнена в серых тонах. Тёмно-серый, цвет мокрого асфальта, графит… Только картина, висящая на стене, была в другой цветовой гамме и чуть оживляла комнату. Вслед за нами вошла женщина, как две капли воды похожая на тех, что помогали нам в приюте. Не внешне, нет. Выражением лица и безучастным взглядом.

Порой мне хотелось спросить, что они чувствуют? И чувствуют ли вообще что-нибудь? Сострадают ли нам, жалеют ли? Или, может быть, в тайне испытывают удовлетворение, что кому-то ещё хуже, чем им? Что они, по крайней мере, свободны, а я и такие, как я – нет? Но спрашивать я не стала. Охранник ушёл, предварительно развязав руки, а горничная открыла передо мной дверь. Надо же, какие удобства! Личная ванная…

Несмотря на по-прежнему терзавший меня страх и дрожащие губы, я не удержалась от сарказма:

— Меня только что вымыли. Думаю, испачкаться я ещё не успела.

— Господин Вандор не терпит запаха сладких духов, — отрапортовала горничная и посмотрела на меня с ожиданием.

Господин Вандор… Я едва не зашлась истерическим смехом. Понимаю, что виной всему – моё состояние. Смеяться, конечно же, было не над чем, но я пережила слишком сильное потрясение, чтобы отдавать отчёт своим эмоциям. Последние месяцы для меня стали вообще одним сплошным потрясением.

Смерив горничную взглядом, я зашла в ванную. Осмотрелась. Обстановка, как и всё в доме, была дорогой. Чёрная раковина и чёрный унитаз, чёрная округлая ванная, похожая на чашу. Я бы предпочла душевую кабинку, но выбирать не приходилось.

Потёрла ноющие запястья. Руки затекли и болели, на коже остались розоватые следы от ленты. Непроизвольно посмотрела на левое запястье. Вот он – четырёхлистник, выделяющийся на коже аккуратным шрамом. Нам всегда говорили, что четырёхлистник приносит удачу, именно поэтому его и выбрали в качестве отличительного знака для детей, оставшихся без семьи. Нам вообще много чего говорили. Говорили… Но мы то прекрасно знали, что четырёхлистник – символ неудачников. Символ тех, у кого ничего нет, тех, кому не к кому идти.

— Могу я помочь Вам раздеться? — учтиво до зубовного скрежета осведомилась горничная.

Я мотнула головой. Не хватало ещё, чтобы она меня раздевала! Да и было бы что с меня снимать! Повесив платье на крючок для одежды, я подошла к ванной и включила воду. Обернулась на стоящую неподалёку горничную. Смущения я не чувствовала, но и приятного в том, что чужая тётка следит за мной, абсолютно голой, ничего не было.

— Ваша помощь мне не нужна, — чётко проговорила я, наградив её колючим взглядом, но она не отреагировала.

Они никогда не реагировали. Ни там, в питомнике, ни в детском доме. Потому что я – их работа, и плевать им на мои желания.

Через час я осталась одна. До меня даже не сразу дошло, что я одна. Одна! Вначале подумала, что горничная вот-вот вернётся, но прошла минута, другая, десять, а её всё не было. Волосы мои, как и раньше были распущены и свободно спадали на спину, место платья занял короткий белый шёлковый халат с двумя украшенными вышивкой карманами по бокам. Я посмотрела на себя в зеркало. Зачем я такая?! Зачем, если от этой красоты одни несчастья?! И где мой Матвей? Мой милый добрый Матвей? Как же я скучала по нему… Только теперь я стала понимать: в его умении приободрить, поддержать, в наших простых прогулках. Прежде я ценила это, но как-то… Отведя взгляд от зеркала, снова осмотрела комнату, на этот раз куда пристальнее.

Посередине у стены – большая двуспальная кровать, в углу – узкий шкаф с другого края – столик с зеркалом и высокий стул возле него. А ещё – окно, запечатанное снаружи решёткой. Я – пленница. Птица в клетке. Канарейка, петь которой суждено лишь по воле хозяина. По очереди я осмотрела каждый ящик – пусто. Ни бумажки, ни пылинки. Подошла к шкафу – то же самое. И к чему тогда мебель, если она – всего лишь декорация к вовсе не принадлежащей мне жизни? Куда честнее было бы оставить тут одну постель. Ведь для этого я ему? Для этого… Для чего же ещё? Таких, как я, покупают только с одной целью. Вопрос лишь в том, в какие руки нам повезёт или не повезёт попасть…

Проснулась я от какого-то шороха. Подсознание сработало быстрее, чем я успела открыть глаза – каждый нерв во мне напрягся, я буквально кожей чувствовала чужое присутствие. В комнате и правда был Вандор. Стоял у изножья кровати и смотрел на меня в упор. Взгляд его, как и там, внизу, обдавал холодом, глаза были непроницаемо-ледяными. Я поёжилась. Паника, удушающая, дикая, первобытная, подкатила к горлу комком страха и слёз. В предыдущую ночь я не сомкнула глаз, а теперь, видимо, уснула... Как я могла уснуть?!

— Ну-ка давай на тебя посмотрим, как следует, — с долей ехидства проговорил Вандор и потянулся к моей лодыжке.

— Не надо, — выдавила я, но он и не подумал меня послушать.

Схватил и резко дёрнул на себя. Стремглав потянул поясок халата. Я зашлась в истерике и сделала единственное, что могла – полоснула его по плечу. Он выругался. Пальцы мои разжались, и на постель упал маленький осколок. Что-то керамическое. Видимо, когда-то это была ваза или декоративная тарелка…

Вандор зажал руку второй ладонью и устремил на меня взгляд. Боже… Если прежде мне было страшно, то теперь я оледенела от ужаса. Что я натворила?! Он же…

— Пожалуйста, не надо, — зарыдала я, отползая к спинке постели.

Халат распахнулся, и я попробовала прикрыться, но пальцы не слушались. Губы Вандора искривились в зверином оскале, и он, в миг обогнув постель, схватил меня за волосы. Я закричала, он же приподнял меня и, приблизив своё лицо к моему, брезгливо поморщился.

— Если ты, сука, ещё раз выкинешь нечто подобное, — зарычал он сквозь стиснутые зубы, — я тебя отдам охране. Поверь, тогда ты пожалеешь, что не сдохла при рождении.

Я заскулила сквозь бегущие слёзы. Он ведь сделает это. Точно сделает… Со всего размаха швырнув меня на кровать, он задрал рукав своей чёрной рубашки. Царапина была неглубокая, но кровоточила. Лежа ничком, я не переставала рыдать и в ужасе смотрела на эту ранку, а когда он вновь потянулся ко мне, забилась в истерике.

Лицо моё обожгла пощёчина – несильная, но я всё равно испуганно вскрикнула. Прижала пальцы к щеке и во все глаза уставилась на Вандора. Он качнул головой. Что он этим хотел сказать, я не поняла. Всхлипнула. Пощёчина немного отрезвила меня и, судя по всему, он этого и добивался. Да, если бы он хотел ударить меня… Губы мои искривились, он же присел на край постели. Взял за запястье, заставляя отнять руку от лица и посмотрел на клеймо. Меня била крупная дрожь, из груди против воли вырывались рыдания – уже не такие громкие, как прежде, но неудержимые. Отпустив мою руку, Вандор положил ладонь мне на колено и провёл вверх, по бедру. Я сжалась. Господи, сейчас… Откинув полу халата, он осмотрел меня, потом тронул между ног. Меня затрясло ещё сильнее, дыхание застряло в груди. Почувствовав, как пальцы его касаются моей плоти, я сжалась. Он же, не обращая внимания, погладил вверх, вниз, перебирая мягко, но уверенно. Мне захотелось умереть.

— Не надо, — зашептала я, совершенно одеревеневшая, но он, конечно же, мои слова не воспринял. Никак.

Напротив, пальцы его скользнули внутрь меня. Я дёрнулась, попыталась отползти от него, но он сжал моё бедро второй рукой.

— Ты – моя вещь, — прочеканил он, лишь на миг подняв взгляд к моему лицу. – А я привык пользоваться своими вещами тогда, когда захочу.

Я снова заскулила. Он же сунул пальцы чуть глубже, надавил большим на клитор, а после, совсем неожиданно для меня, убрал руку. Поначалу я даже не поняла, что произошло. Так и лежала, дрожа всем телом. Вандор встал. Поднёс пальцы к носу и с шумом вдохнул.

— Ты хорошо пахнешь, — сухо сказал он, а после направился к двери.

Через секунду в замке провернулся ключ. Я лежала, не понимая, что происходит. Он ушёл? Ушёл?! Халат мой был распахнут, ноги раздвинуты, а по вискам бежали слёзы. Горькие, отчаянные. Я – его вещь. Вещь… Вещь, которой он будет пользоваться, когда захочет.