Любовники ездят в метро

Турин хорошо знал, когда это началось. Сразу же. В первый же хренов раз, на длинном перегоне Маяковская – Площадь Александра Невского. Стоял конец февраля, и весь вагон кемарил, разморенный удушливой жарой подземки после холода улицы. Турин ехал с работы, сердито тыкая пальцем в экран телефона - пытался поймать связь, чтобы позалипать в социальных сетях. Связи в перегоне не было, и он, обреченно вздохнув, сунул бесполезный сейчас гаджет в карман куртки. После восьми вечера в вагоне было не так много людей: несколько таджиков, щемящихся в дальнем конце, женщина с корзинами, полными носков (видимо, продавала их около метро), несколько парочек, такие же, как Турин, возвращающиеся с работы и… это. Турин сперва скользнул безразличным взглядом, не отделяя «это» от привычной серой массы, и только через секунду мозг дал сигнал. Что-то было не так. Яркое, выбивающееся пятно, несоответствие, изъян, ошибка.

Эпитетов пришла в голову целая тонна. Эта привычка осталась у Турина со школьной скамьи. Учительница в третьем классе устраивала конкурсы на большее количество синонимов. Турин, всегда любивший соревнования, строчил их как из пулемета. Тогда он еще считал, что школьные соревнования тоже важны. Отчего-то Турин запомнил тогда слова училки о том, что вот такие упражнения с подбором синонимов улучшают работу мозга и развивают его. Училка и другие ее наставления давно канули в лету, а синонимы остались.

«Больной, пидорас, давалка, соска», - Турин остановил сам себя, решив, что и так потратил слишком много мыслительной деятельности на «это».

Парень напротив спал, откинувшись головой на спинку сидения. Он почти всем корпусом съехал в проход, длинные тощие ноги постоянно скользили по полу, он ими дергал, но не просыпался. Турин хмуро разглядывал безвольно свисающую руку с вложенным в ладонь потрепанным телефоном старой модели. На указательном и мизинце поблескивало по колечку. Турину показалось, что он видит начало какой-то цацки вроде девчачьих фенек, но уверенности не было – запястье скрывал рукав бледно-зеленого свитера и темно-синяя под кожу куртка сверху. Турин еще тогда подумал о том, что на дворе февраль, и как «этому» не холодно. Поверх всего был намотан какой-то грязно-серый шарф, из которого торчала тощая и бледная, цыплячья какая-то шея. Но привлекло Турина даже не это.

По плечам струились волосы. Не до пояса, конечно, но длиннее, чем у всех баб в том вагоне – русые, странного, медового будто оттенка - они лежали на плечах кожанки и шарфе как-то нереалистично, картинно. Начало этих волос Турин не видел – на башке у «этого» стояла дыбом черная шапка. Лицо было задрано кверху, глаза закрыты. Все, что видел сидящий напротив Турин – острый подбородок и черное кольцо в губе.

«Баба же», - мрачно решил Турин, хотя и понимал, что это никакая не баба.

Парень, каких Турин встречал на той же работе немало, и к которым уже много лет как испытывал презрение, смешанное со злобой. Брючки, сейчас задравшиеся оголяли бледные, какие-то прозрачные лодыжки.

«Босой что ли он там»?

Турин раздраженно поерзал, но продолжал рассматривать «этого», подмечая все больше деталей: родинка под кадыком и на правой щеке – более бледная, вены по всей линии тыльной стороне ладони, потертые, грязные, совершенно мокрые кроссовки. Турин так засмотрелся, что сам не заметил, что подвис и чуть не проехал свою остановку, как «этот» неожиданно резко сел и открыл совершенно не сонные глаза.

Турин тогда дернулся, хотел было отвести взгляд, но не смог – почему-то захотелось узнать, какие у «этого» глаза. Оказалось – светло-голубые, прозрачные и узкие как две щелки.

«Этот» подобрал с прохода ноги, сдвинул тонкие брови; в одной блеснула еще одна сережка.

Турин поморщился, насупился, потому что «этот» сейчас пристально смотрел на него. Это длилось где-то секунду-другую, потом «этот» резко встал и пошел по вагону. Он вышел из дальней двери.

Турин проехал свою пересадочную станцию.

***

Все повторилось на следующий же день. Турин сел после работы на Маяковской и тут же заметил «этого». Та же куртка, свитер, так же спит. Сидел он в этот раз в другом конце вагона – где в ряду по три места. Рядом с ним пристроилась необъятных размеров баба и подвыпивший мужик.

Со вчерашнего вечера Турин не раз возвращался мыслями к «этому», нервно придумывая все новые и новые синонимы. Ушлепок, пидорок, шлюшка, гандон, лох, недоразвитый, урод.

Уродом «этот» не был, но Турин все чаще повторял сам себе именно это определение. За день к нему в контору не раз забегали такие же уроды – айфоны ломались у них довольно часто. Турин вынужденно улыбался и взвинчивал цену до максимума. И все-таки, «этот» был самый урод из них всех.

В этот раз Турин позволил себе рассмотреть его еще внимательнее. Он встал напротив у дверей и, достав телефон, чтобы, если что сразу опустить в него взгляд, смотрел на «этого». Водил на всякий случай пальцем по дисплею, чтобы тот не погас, а сам смотрел.

Волосы все так же лежали на плечах. Длинные, гладкие, какие-то почти зеркально сверкающие.

«Натирает он их чем-то что ли»?

Телефона в руке в этот раз не было, Турин пригляделся – торчит из кармана брючек, одно неверное движение и выпадет. Лицо расслабленное, под закрытыми глазами синюшные тени. «Этот» был вообще особенно бледным, хотя в Питере в это время года большинство пассажиров такие же. Острые коленки натягивали брюки, носков снова не наблюдалось.

Какая пошлость! Турина воротило от всего этого вида, от расслабленной позы, от выпендрежных волос, которые тот носил так, будто нет ничего в том, чтобы у взрослого парня отросли такие. «Этот» будто был самим воплощением всего того, что не нравилось Турину, что всегда хотелось стереть, удалить, убрать как вид из самой жизни.

В этот раз Турин свою станцию не проехал. Он выходил вслед за «этим» и с ним же пересаживался на другую ветку.

В толпе на пересадке Турин его периодически терял из виду, но легко находил по волосам. «Этот» был высокий, почти как сам Турин, двигался резко, будто куда-то то спешил, то нет. Они проехали вместе еще одну станцию, и «этот» вышел.

Турину надо было до конечной.

Турин доехал до дома, зашел в свою, купленную два года назад на заработанные потом и кровью, однушку и щелкнул чайником. В голове был какой-то бардак. Почему-то вторая встреча с «этим» виделась ему каким-то издевательством.

В мире Турина «такие» бывали только клиентами и оставались чем-то не совсем реальным, нефизическим. Реальными были только их деньги и телефоны, которые тот мог купить, починить, продать. Все они жили в другой плоскости мира, где пьют коктейли, говорят манерно и танцуют в обтягивающих майках. На перегоне между станциями «таких» быть просто не могло.

Не то, чтобы Турин не видел раньше выделяющихся из толпы людей, но «этот» был каким-то особенным. Турин не мог объяснить себе, чем: вроде бы не самый необычный экземпляр, видал он и покруче – с татуировками на лице, например, или крашеными волосами. Таких сейчас было дохрена в городе, Турин давно привык. Нет, «этот» был как бы сам по себе такой. Турин ясно понимал, что, вынь у него из губы и брови цацки, переодень, отрежь даже эти проклятые волосы – все равно ничего не изменится. Что-то в нем было внутри, а что – Турин не знал.

Знал только, что у других это было будто маскарадом, дуростью, а у этого – нет. «Этот» был серьезным. И это Турино злило до трясучки. В тот вечер он стоял на балконе и долго не мог прикурить – рука дрожала, а перед глазами все время вставали чужие глаза – узкие и совершенно серьезные. Блядство. Это Турина и цепляло, и злило, будто не должен человек быть с серьезным лицом, если лицо это такое. Если ты такой.

Отчего-то Турин не решался называть «этого» тем единственным словом, которое было самым правильным, а придумывал новые и новые эпитеты. Училка была бы довольна.

К ночи, уже разозленный на себя за глупо проведенное время, Турин закинувшись парой банок пива, заснул под какой-то занудный фильм, на который наткнулся в телике. Снилась ему какая-то муть, на утро голова гудела.

В выходные Турин не работал, и вроде бы даже успел позабыть про «этого», но в понедельник тот обнаружился в вагоне точно по расписанию. Турин думал еще садиться ли в тот же вагон, но здраво рассудил, что трех совпадений не бывает, и спокойно сел.

«Этот» не спал, копался в телефоне. Людей в тот день было много, Турин только краем глаза видел волосы и кусок ноги в тех же вечно промоченных кроссовках.

«По лужам, что ли, специально скачет»?

Турина раздражало и раззадоривало в «этом» все. И кроссовки, и то, что нет носков, и то, что на руке и правда была какая-то дурацкая красная нитка. Турин заметил ее, когда «этот» поправил волосы, за которыми обнаружилось заткнутое наушником ухо.

«Наверняка слушает модный хлам».

До дома Турин тогда добрался злой, какой-то разбитый; ходя по дому, он хлопал дверьми и сразу открыл банку, забив даже на ужин.

Через неделю Турин знал, что «этот» всегда выходит на Новочеркасской и потом идет пешком не меньше километра (дальше Турин следить себе запретил, посчитав это первым признаком шизофрении, и сбежал). По лужам «этот» не прыгал, но пару раз наступил в подтаявший сугроб, видимо, не замечал того, что под ногами.

Он вообще был как-то все время будто не до конца здесь. На Турина он больше не смотрел, хотя они продолжали ездить в одном вагоне каждый день. Это почему-то злило. За столько-то дней мог бы уже тоже заметить!

Вот Турин, например, уже знал нескольких других «постоянных клиентов», которые так же оказывались в это время в подземке. Раньше он никого не замечал.

Пару раз «этого» не было в вагоне. Тогда Турин «ловил» его на пересадке, а, если не находил там, то возвращался, ждал следующий поезд. Чувствовал себя полным дураком, но не мог ничего с собой поделать. Иногда получалось найти его в толпе, выходящей из следующего поезда, иногда, прождав битый час, Турин понимал, что проморгал или что «этот» сегодня где-то еще.

Турин пытался придумать «этому» имя, но имя не шло. Совершенно не получалось придумать ему ничего подходящего. Турин ругал себя, давал зароки перестать искать, смотреть, думать. Обзывал себя самыми постыдными эпитетами, синонимами к которым были только матные, думал даже, что стоит обратиться со своей проблемой к специалисту, но не решился.

Как-то раз он залез в сеть и почитал рассказы жертв сталкеров. Некоторые описания были до тошноты похожи на то, чем занимался Турин, только с другой стороны. Турин ужаснулся этому, решил, что точно больше ни за что не будет делать ничего подобного. Продержался день. На следующий он уже искал знакомые волосы в толпе и нашел.

Было погано. Турин теперь отлично знал, как «этот» выглядит, как двигается, как ходит, как дышит. При этом он не знал о нем ничего, а особенно – не знал, зачем ему вообще знать. Очень хотелось услышать его голос, но «этот» никогда ничего не говорил – молча спал, сидел, слушал музыку.

Потом были жуткие три дня. Точнее – пять.

Два выходных, когда Турин не работал и, соответственно, не ездил на метро, и после три вечера подряд ничего. «Этот» просто исчез, будто никогда его и не было. Турин выходил с работы пораньше, караулил его на пересадке, ждал на перроне – ничего. Казалось, на этом все.

Часть сознания Турина была даже рада этому. Все закончилось, и значит, закончится и его мучения, его стыд, его шизофрения. Другая часть сознания изнывала. Турин не мог понять, как так выходило, что он не может больше поймать «этого» нигде. Ездил же он неделями одним и тем же маршрутом, что могло изменить планы?

В голову лезли всякие нехорошие мысли: что, если он заболел, попал в аварию, умер? Разум подсказывал, что у «этого» мог банально случиться отпуск или поменяться график, но Турин в это не верил. Он давно изучил «этого», и определил, что тот почти наверняка был студентом – рюкзачок, набитый тетрадями и распечатками, пару раз был плохо закрыт. И по возрасту тоже подходило. Больше двадцати Турин ему никак не дал бы.

В четверг Турин так разнервничался, что чуть не налетел на женщину с коляской: «этот» появился в вагоне! И ехал он не один. Рядом, держась за поручни, стояло два пацана, примерно такого же возраста. Пацаны были нормальными – не «из этих», обычные: куртки, джинсы, короткие стрижки, нормальные человеческие парни. Они что-то бурно обсуждали, показывали друг другу экраны телефонов, ржали. У всех в руке было по банке с энергетиком. Даже у «этого».

Турин никогда раньше не видел его разговаривающим. Он попытался придвинуться ближе, но открыто подходить не решался, смотрел издалека. Вагон громыхал, расслышать в этом гуле отдельные голоса никак не удавалось. Турин видел только профиль, как «этот» смеется, еще больше щурит при этом свои глаза, как делает глоток за глотком из жестяной банки. Его друзья (Турин решил, что это друзья) тоже пили, хохотали, и было так странно наблюдать эту картину. Будто бы один Турин видит, что «этот» выглядит совсем девчонкой рядом с ними, что нормальным парням должно бы быть странно стоять рядом с ним, вот так просто общаться.

Нормальным парням, да. Турин со своей одержимостью (этот синоним был лучше шизофрении) определенно не был нормальным. Задумавшись о том, почему «этот» в свою очередь дружит вот с такими, а не с какими-нибудь татуированными или проколотыми, Турин потерял бдительность. Обычно он никогда не смотрел пристально, всегда отводил взгляд, будто без цели блуждал им по вагону, чтобы не обнаружить себя. Сейчас «этот» смотрел в упор. Он поймал Турина, засек, заметил!

Турин хотел было уже привычным маневром скользнуть взглядом дальше, но не смог. «Этот» будто бы загипнотизировал его. Смотрел насмешливо и как-то зло. Турин сглотнул. Свет в вагоне моргнул, объявили пересадочную станцию. «Этот» дернул бровью, отвернулся и пошел к выходу. Турин не стал его преследовать, проехал на одну дальше, вышел, подождал пару поездов и только потом вернулся.

Он решил, что хватит. Это уже перешло все границы. Непонятно было, замечал «этот» его раньше или нет, но, даже если нет, то теперь точно заметил. Больной интерес, который сам Турин не мог объяснить себе, надо было прекратить, истребить, обрубить на корню.

Он отправился вечером в зал и долго колотил грушу, наплевав на то, что за ним выстроилась очередь из других желающих. Домой он вернулся злой, изможденный, завалился на кровать, нашел в телефоне какое-то порно. Дрочилось вяло, без огонька. Мозг был слишком истерзан предыдущими днями поиска «этого» по всему метро и сегодняшним его внезапным появлением. На актрисе были красные чулки в сетку. У «этого» сегодня тоже был красный свитер. Не такого оттенка, как в порно, темно-бордовый, но это все равно вызывало ненужные ассоциации. Турин смахнул видео, нашел другое. Здесь никаких аналогий не находилось, как и интереса. Он промучился час, меняя картинки и видео, ничто не давало разрядки, член реагировал вяло, будто тоже устал от всего. Турин злился, пил пиво, да так и заснул с засунутой в штаны рукой.

Снилось ему что-то темное, вязкое, пугающее. Турин пробирался через какие-то завалы в коридорах, будто бы после бомбежки, на ощупь искал выход из бесконечного лабиринта коридоров и комнат. Вокруг не было ни души, но Турин откуда-то знал, что за ним наблюдают и смеются. От этого его охватывал почти животный ужас, и он все лез и лез, открывал двери, поднимался и спускался по лестницам. В конце он оказался перед дверью в подвал и почему-то открыл ее, хотя там определенно не могло быть никакого выхода из здания.

В подвале стояла та же тьма, как и везде, но Турин все равно узнал его. «Этот» стоял спиной к нему, был как сегодня – в красном свитере, кроссовках и без брюк. Тощие ноги белели на фоне темной подвальной стены, под длинным свитером угадывались очертания задницы. Во сне Турин испытал одновременно радость, что нашел живого человека и страх. «Этот» медленно обернулся и посмотрел Турину прямо в глаза.

- Ты без штанов, - сообщил ему Турин.

- Ты тоже, - отозвался «этот».

Турин опустил взгляд вниз и понял, что сам совершенно голый. «Этот» расхохотался. Турин хотел заорал, чтобы он прекратил издеваться, но тот все хохотал и хохотал, никак не мог остановиться. Он трясся от смеха, а с ним трясся весь дом.