Глава 4

Байк сорвался с места с тихим, мощным урчанием, мягко вжимая меня при каждом повороте и торможении еще больше в широкую спину Риммана.

    Не знаю, может, он делал это нарочно, но, чтобы удержаться, мне пришлось впиться в тело мужчины. Как я ни старалась минимально касаться его, при такой агрессивной манере вождения не осталось выхода, кроме как обхватить его талию. Сколько бы ни пыталась отвлечься от мыслей о том, как перекатываются твердые мускулы под моими вцепившимися в него руками и как ощущается надежность его жесткой спины прямо перед грудью, получалось это плохо.

    Мое тело вдруг вспомнило о своей животной стороне и указкам со стороны разума не желало поддаваться. Почему организм и инстинкты решили предать меня именно сейчас, рядом с мужчиной, который меньше всего подходил на роль первого любовника для какой бы то ни было женщины, у меня ответов не имелось. Сказать по правде, до этого моя сексуальность находилась в глубоком летаргическом сне. Я росла в Доме перевертышей, а не в монастыре. И секс в нашем обществе является нормой и приветствуется как единственный способ мирного снятия чрезмерной агрессии, свойственной нашему виду. Поэтому никто не видит ничего криминального в том, что молодняк очень рано начинает им заниматься. Все же лучше это, чем драки со смертельным исходом, акты насилия и случайные прилюдные обороты, вызванные гормональными взрывами. Становясь старше, перевертыши хоть и учатся больше контролировать себя, но менее озабоченными это их не делает.

Однако меня это почему-то прежде не касалось. Присутствие чужих мужчин, не важно, перевертышей или людей, напрягало меня. Но это напряжение никогда не имело характера сексуального влечения. Даже когда раз в год приезжал Темиз, мой жених, я не испытывала в его присутствии ничего похожего на то, о чем шептались девушки на кухне. К тому же Ариман ни разу не оставлял нас наедине и всегда маячил где-то на границе видимости. И даже то, что я периодически чуяла от Темиза специфический запах одной из женщин, живших в доме, означавший, что у них был секс, меня никак не задевало. И Ариман, и отец тоже частенько так пахли, и я к этому привыкла.

Возможно, у меня в голове что-то было не в порядке, но мне не было никакого дела, кого и сколько раз поимел мой будущий муж. Я часто пыталась убедить себя, что, когда мы наконец поженимся и станем полноценной парой, проснутся и нормальные инстинкты, и ревность. Поэтому к тому, что я испытывала, всего лишь сидя на мощно урчащем байке плотно притиснутая к телу мужчины с таким знакомым запахом, я была совершенно не готова.

    Прижавшись и замерев, я просто ждала, когда эта странная буря неконтролируемых эмоций схлынет. Скорее всего, причина моей эмоциональной нестабильности – горе и стресс от потери близких и всего привычного мне мира. Или же в чем-то другом. Но в данный момент как бы я ни пыталась разумно объяснять свои ощущения и реакции на Риммана, это не имело никакого смысла. Потому как я ни раскладывала их по полочкам и не упорядочивала, стоило лишь сделать следующий вдох, наполненный его запахом, и мысли летели в бездну. Вместо логики и разума в теле рождалась странная тянущая пустота и незнакомая боль по всей коже, в груди и внизу живота.

    Мы буквально летели по плохо освещенным улицам и вскоре оказались на окраине. Высотки исчезли, и вокруг были только милые коттеджики с красивыми газонами, коваными заборами и вычурными фонарями. Явно не бедный райончик. Очень напоминал мне элитный загородный поселок, в котором располагался мой родной дом. Дом, которого уже нет.

    Римман повернул на подъездную дорожку одного из домов и, притормозив перед воротами, открыл их с пульта. Мы вкатили прямо в подземный гараж. Кроме двухколесного монстра, на котором мы приехали, тут еще стояли две машины. Дорогущий кабриолет и мощный внедорожник.

    – Слезай, – последовала команда от Риммана, едва мотор заглох.

    Я слезла с мотоцикла и удивленно осмотрелась по сторонам. Несмотря на то что снаружи дом не показался мне большим, подземный гараж был огромным. Сюда без проблем встали бы еще пять машин. Хотя чему удивляться. Если у Риммана теперь была своя территория и Дом, то наверняка здесь жили еще перевертыши. В доме моего отца всегда было полно народу.

    Римман поймал мой вопросительный взгляд.

    – Что, Ники, удивлена, что после того, как твой отец вышвырнул меня, я не живу опять на помойке?

    Я не стала поддаваться на его провокацию и просто мотнула головой. Мысли гораздо больше занимало то, что он вскоре сделает со мной, чем то, в каком интерьере это произойдет. Если мне предстоит, как продажной девке, платить своим телом за право выжить, то в грязном углу или в королевском дворце – какое это имеет значение. От этого сам смысл действа не станет менее грязным и унизительным.

    – Чего зажалась? Пошли наверх. Трахать тебя в первый раз прямо у стены в гараже или перегнув через байк я не собираюсь, – ухмыльнулся Римман. – Позже точно попробуем.

    Он опять схватил меня за руку и потащил к лестнице, ведущей в дом.

    Внутри не пахло другими. Ни людьми, ни перевертышами. Только запах самого Риммана и всевозможных средств бытовой химии. Мы оказались на большой, но очень уютной и современной кухне.

    – Ты голодна? – спросил Римман.

    – Нет! – Мой желудок сейчас был вряд ли способен хоть что-то воспринять.

    – Ну, тогда тебе, думаю, стоит пойти в душ. Мне не нравится, что от тебя несет Локи, после того, как он лапал тебя. Второй этаж. Полагаю, найдешь по запаху.

    Я стояла и глупо пялилась на него.

    – Чего ты ждешь? – раздраженно посмотрел на меня Римман. – Хочешь, чтобы я проводил тебя, и мы приняли его вместе? Тогда, я думаю, там ты и лишишься девственности.

    Я испуганно выдохнула и, развернувшись, понеслась в сторону лестницы, подгоняемая самодовольным смехом мужчины.

    Раздеваясь, я кусала губы, чтобы не сорваться в истерику. Несмотря на то что сделала воду такой горячей, как только могла вытерпеть, меня трясло в ознобе. Неожиданно дверца душевой кабинки резко отъехала в сторону, и я вжалась в стену, пытаясь прикрыться руками.

    – Я принес тебе полотенца и свою футболку. Миленькой пижамки, как я понимаю, ты не захватила? Хотя в моем доме она тебе все равно бы не понадобилась. Сегодня первая и последняя ночь, когда ты ложишься в постель хоть в какой-то одежде.

    Потемневший взгляд Риммана путешествовал по моему мокрому, обнаженному телу, но ощущение было скорее похоже на прикосновение дерзких, ласкающих пальцев. На самом деле я не знаю, каково это – чувствовать руки мужчины на себе, но сейчас мне казалось, что чувствоваться они должны именно так. И от этого моя кожа покалывала и грелась там, где находился его взгляд, и нечто мокро-тягучее стекало вниз живота, причиняя дискомфорт и даже боль.

    – Ну, что ты замерла? Заканчивай! Воду надо экономить! – язвительно указал он.

    Римман так и не закрыл дверцу душа, а, попятившись, прислонился напротив нее к стене и продолжал откровенно на меня пялиться. Я, собравшись с духом, просто повернулась к нему спиной и стала водить по телу мыльными руками. И явно услышала резкий выдох и какое-то ругательство. Когда, смыв пену, я обернулась, чтобы выйти, Риммана уже не было.

    Вытершись, я выскользнула в коридор. На втором этаже имелось еще три двери. Прислушавшись, я не засекла нигде никакого движения. Заглянула в каждую. Две – просто абсолютно пустые комнаты, без мебели и даже гардин на окнах. Третья же дверь вела в полноценную спальню с огромной кроватью и остальной положенной мебелью.

    Снизу донеслись звуки телевизора, похоже, что-то спортивное. Я зачем-то на цыпочках вошла в спальню и забралась под одеяло. Если уж Римман решил не спешить переспать со мной и ушел посмотреть телек, то я только «за». Уж мне-то точно торопиться некуда.

    Лежала в постели, вздрагивая от каждого звука. Римман все не приходил. Но потом, пригревшись, как-то незаметно отключилась.

    Грохот внизу, и я вскакиваю на постели…

    Дверь в мою комнату распахивается, и буквально влетает отец...

    Его лицо перекошено от ярости и отчаяния…

    Вместе с ним в комнату врывается тяжелый металлический запах крови...

    Отец хватает меня и тянет к окну…

    Открывает его и выталкивает меня наружу...

    Я падаю на холодную грязную землю...

    Слышу жуткий предсмертный рев отца...

    А потом я бегу… Бегу и бегу...

    Сзади слышен азартный вой Волков...

    Они знают, что я уже близко и у меня уже нет сил, и просто забавляются, загоняя…

Я падаю и кричу, срывая горло...

Чьи-то руки крепко обвивают меня, и я отчаянно рвусь на свободу.

    – Тш-ш-ш! Тише, принцесса Ники, – рокочет мягкий, но властный голос прямо у моей кожи за ухом. – Тише, тебя никто не тронет... Я никому не позволю...

    И я понимаю, что прижимается ко мне не мокрая, вонючая волчья шерсть, а горячее, большое тело, и его запах родной и уютный. Это меня успокаивает, совсем как в детстве. Я обмякаю в надежных объятиях и снова проваливаюсь в сон.

    Пробуждение было резким, будто кто-то толкнул меня. Я села на кровати, испуганно озираясь. Все последние события мгновенно выстроились в моей голове пылающим рядом картинок, и осознание того, что это реальность, а не один из моих кошмаров, сразу же навалилось на мои плечи многотонным грузом.

    Окна в спальне все еще плотно задернуты толстыми гардинами, а в постели я одна. Похоже, Римман решил, что я не слишком заслуживаю его внимания, если так и не пришел ко мне этой ночью. Но, осмотревшись, я увидела вмятину на соседней подушке. Понюхав ее, ощутила запах старого друга, причем свежий, так, словно он ушел буквально пару часов назад.

    Выбравшись из постели, подумала, что неплохо бы найти мои джинсы. В ванной их не оказалось, как и остальной одежды. Я нерешительно потопталась в коридоре, размышляя, как мне быть. Снизу из кухни шли звуки и запахи, говорившие о том, что Римман там. И что, мне спускаться туда прямо в его футболке на голое тело? А что, если он не один?

    Я так и стояла наверху, ни на что не решаясь, когда Римман бесшумно появился у подножия лестницы. Я ахнула и инстинктивно попыталась натянуть футболку ниже. Римман окинул меня оценивающим взглядом и нахально усмехнулся.

    – И долго ты намерена там стоять? – спросил он.

    – Я... Мои вещи пропали.

    – Я забросил их в стиралку. Они насквозь провоняли Локи, об которого ты так настойчиво терлась вчера ночью.

– Я не терлась об него, – возмутилась, моментально вспыхивая. – Он сам ко мне лез!

    – Ну да. Иди вниз, пора завтракать. – Он развернулся, давая понять, что разговор окончен.

    Мне захотелось что-нибудь швырнуть ему в затылок! Надо же, оказывается, я сама еще и к этому придурку Локи приставала. Я раздраженно зашагала по лестнице, даже забыв про свой наряд.

    На кухне уже был накрыт стол.

    – Ты все еще ешь эту ужасную кашу из пяти злаков по утрам? – спросил Римман, кивнув мне на стул.

    – Да. Неужели ты об этом помнишь? – удивилась я.

    – У меня прекрасная память, принцесса Ники. Да и разве забудешь такую дрянь? – фыркнул Римман, доставая из магазинного пакета пачку моего любимого завтрака.

    – Дрянь? Да ты уплетал его вместе со мной каждое утро так, что за ушами трещало!

    – Ну, когда я появился в вашем доме, любая жрачка прокатила бы за счастье. Ну, а потом, как же мне было обидеть хозяйскую дочку и сказать, что есть каждое утро такое отстойное дерьмо – просто ужасно?

    – Это очень полезно! – возразила я.

    – По мне, так гораздо полезнее каждый день есть то, что хочется, и баловать себя разнообразием, а не из года в год давиться одной и той же жутко полезной, но совершенно безвкусной пакостью.

    И почему мне кажется, что говорит он не совсем о еде?

    – Мне нравится. – Я уткнулась в тарелку, но, положив первую же ложку в рот, поняла, что, и правда еда безвкусна, да и есть мне что-то не хотелось.

    – В чем дело? – резко спросил Римман. – Не устраивает еда?

    – Я просто, по-моему, не голодна пока.

    – Так не пойдет, принцесса. Я не жалую кости в постели. Да, мои потребности ты не сможешь удовлетворить, если будешь качаться от голода. Не думай, что если объявишь голодную забастовку, это вызовет мою жалость и я изменю условия нашей сделки. В твоих интересах как можно дольше привлекать к себе мое внимание, иначе очень быстро окажешься в поисках нового желающего терпеть твои выкрутасы. Тебе понятно? – Римман говорил жестко и холодно.

    – Я вовсе не пытаюсь тебя разжалобить! – гневно глянула на него.

    – Разве? Тогда возьми эту гребаную ложку в руку и съешь чертову кашу, из-за которой мне пришлось тащиться в магазин с утра пораньше! – рявкнул он злобно.

    Очень хотелось разреветься, но доставлять Римману такое удовольствие я не собиралась. Давясь, я запихнула в себя кашу и продемонстрировала пустую тарелку мучителю.

    – Доволен?

    – Ну, если еще вымоешь посуду, то вполне. Или не царское это дело посудой ручки марать?

    – Да иди ты! Я всегда обслуживала себя сама! – огрызнулась я.

    Схватив наши тарелки, встала над раковиной, радуясь возможности не смотреть в это наглое лицо. Но едва я хотела включить воду, как почувствовала горячие пальцы на задней поверхности моего бедра, и они медленно скользили по коже вверх. Замерла, забыв, как нужно дышать.

    Дыхание Риммана коснулось моего затылка, а вторая нахальная рука, так же едва касаясь, двинулась к моей груди. Пальцы внизу подняли мою футболку, и огромная мужская ладонь легла мне на ягодицу и сжала ее. То же самое проделала и вторая рука, только на моей груди.

    – Дыши, Ники, дыши, – насмешливо прошипел Римман прямо в ухо. – Чего ты так зажалась? Думаешь, нагну тебя прямо тут, над мойкой, и оттрахаю, как животное?

    Губы мужчины коснулись моей шеи, прямо за ухом. Его открытый рот проделал медленный путь вниз до ключиц, и так же не спеша вернулся обратно. Ноги дрогнули, почему-то отказываясь мне служить. Грудь реагировала болезненной чувствительностью на властное сжатие, а от пойманной в плен ягодицы странный жар распространялся на всю нижнюю часть тела.

    – Тебе ведь было бы проще, если бы я был грубым насильником, а ты невинной жертвой? Тогда бы ты убедила себя, что не было другого выхода, и ты не просто расчетливая девка, заключившая выгодную сделку, а бедная овечка, покорившаяся жестокому хищнику, так как силы были не равны? Тебе бы так хотелось? – Римман продолжал мять мою ягодицу, а рука на груди сдвинулась, и теперь он намеренно задевал сквозь ткань мой сосок.

    Мое дыхание почему-то сбилось в прерывистое, а кожа на всем теле стала греться, питаясь огнем из эпицентров – там, где на мне были руки мужчины и его рот. Неожиданно руки и губы исчезли, но в ту же секунду Римман меня подхватил и, развернув, усадил на каменную столешницу позади. Я вскрикнула, а он, резко раздвинув мои колени, вклинил свои бедра между моих ног. Я оказалась сидящей к нему лицом, с широко раздвинутыми ногами прямо напротив его твердости. Открытая и доступная, совершенно дезориентированная, смущенная собственной реакцией на подобное. Мне ведь следовало испытывать страх и стыд, а вместо этого я была возбуждена. Я уткнулась глазами в центр его груди, сконцентрировавшись на пуговице рубашки и пытаясь вернуть своему мозгу способность нормально мыслить.

    – Только так не будет, принцесса Ники! – прошептал Римман и положил ладонь мне на затылок, вынуждая посмотреть ему в глаза. – Я не буду насиловать тебя. Я буду тебя совращать, детка. Я не хочу, чтобы ты рыдала и строила из себя мученицу. Не-е-е-ет! Ты будешь хотеть этого так же сильно, как и я. Я вложу в твою миленькую головочку самые развратные мысли, Ники. Когда я с тобой закончу, не останется и воспоминания о чистенькой, невинной принцессе. Ты будешь такой же похотливой и испорченной, как я.

    Римман приблизил свое лицо и сначала слегка коснулся уголка рта, удерживая мой взгляд своим, уже потемневшим от сдерживаемого плотского голода. Его язык скользнул по моим губам, слегка раздвинув их. Он не напирал и не настаивал, а буквально медленно дегустировал меня. Обводя его языком раз за разом, посасывал мою нижнюю губу, не предпринимая попыток принудить меня к большему. И места, к которым он прикасался разогрелись под этими медлительными ласками и покалывали в каком-то предвкушении. Мне вдруг самой захотелось податься ему навстречу и усилить наш контакт. В голове, набирая обороты, ускорялось кружение, так, словно раскручивалась все быстрее карусель, принося мозгу опьянение и легкость.

    Неожиданно вторая рука Риммана медленно двинулась по внутренней стороне бедра, подбираясь прямо к моему ничем не прикрытому естеству. Я впала в ступор, перебирая все возможные варианты поведения, но тело на мои терзания плевать хотело. Едва пальцы Риммана оказались напротив моего лона, мои бедра самовольно дернулись им навстречу, а из груди вырвался низкий призывный стон. Мой рот распахнулся в поисках недостающего воздуха, и вот тут Римман атаковал его жестко и беспощадно. Мои глаза закрылись, и я утонула в поразительном контрасте ощущений агрессивного поцелуя и нежного скольжения пальцев по моей влажной плоти.

    – Открой глаза, – прорычал мужчина мне в рот. – Смотри, кто это с тобой делает!

    И он дернул меня за волосы, вынуждая открыть глаза. Подчинившись, я тут же попала в самый эпицентр дикого тайфуна, бушующего в его яростном взгляде. Меня утягивало вглубь, отрывая от земли и швыряя в этом стихийном потоке. Его рот продолжал овладевать моим с маниакальной свирепостью, а его пальцы внизу творили нечто, делающее мое тело бесконтрольным разуму. Сладостно-болезненные спазмы скрутили низ моего живота, и я уже скулила и извивалась, сама не понимая, чего же хочу. Напряжение росло, мое тело дергалось и изгибалось. Если бы Римман не удерживал мою голову, я бы наверняка разбила ее об стену – такими сильными были эти конвульсии. Что-то невыносимое рвалось из меня и никак не находило выхода. Выворачивало наизнанку. Яростная потребность моей звериной сущности вдруг в одно мгновение отодвинула цепко держащую меня в тисках рассудочную половину, и я, зарычав, впилась в губы Риммана, кусая и поглощая, а мои бедра сами рванулись в первобытном танце, посылая тело навстречу освобождению.

    – Ри-и-и-и-им! – умоляла я, сама не знаю о чем.

    Римман низко и протяжно зарычал, и эта вибрация устремилась вниз по моим нервным окончаниям, срывая последний барьер и посылая меня к неизбежному финалу.

    Я обмякла, привалившись к широкой мужской груди. В моем теле не осталось костей. Какой-то волшебник испарил их в момент этого потрясающего взрыва. Римман стоял не двигаясь, придерживая мою голову за затылок, а второй рукой обняв за талию. И было в этом прикосновении нечто такое... теплое, интимное.

    Но продолжалось это недолго. Буквально через пару минут он сдернул меня со столешницы и, прислонив для опоры, убрал свои руки.

    – Надеюсь, ты найдешь, чем себя занять, принцесса Ники, – хриплым голосом произнес он. – Потому как у меня есть дела, и развлекать я тебя не собираюсь.

    Римман как ни в чем не бывало развернулся и пошел к двери.

    – В холодильнике полно еды. Ноутбук без пароля, на телеке хренова куча каналов. Кстати, порно тоже есть, может, посмотришь – извлечешь что-нибудь полезное. Если передумаешь и решишь, что условия сделки тебе не подходят – скатертью дорога, только дверь захлопни.

    И он, не оглянувшись, ушел, оставив меня стоять на этой кухне на трясущихся ногах и полной кашей в голове. Я услышала низкое урчание двигателя его байка и звук открывшихся и закрывшихся ворот.

Черт возьми, Римман только что сделал со мной нечто невероятное и после этого просто развернулся и ушел, как будто не случилось ничего сколь-нибудь примечательного. Взорвал мой мозг, показал, что тело мое мне не подчиняется, пробудил все животное и темное, и при этом сам остался невозмутимым и безразличным.

    А чему я удивляюсь? Это для меня, выросшей в изоляции домашней девочки, случившееся было откровением. Сам Римман делал подобное сколько... сотни... тысячи раз? Для него, наверное, это даже не было ничем забавным.

    Да что там Римман, даже все мои сверстники – хоть люди, хоть перевертыши – к моему возрасту уже имели достаточный сексуальный опыт. И только я, росшая под постоянным неусыпным контролем отца и Аримана, была совершенно несведущей в вопросах отношений. Интернет и прочие прелести современного мира отец не приветствовал, считая, что излишнее знание не принесет мне ничего хорошего. Пользовалась я компьютером только для домашнего обучения и всегда в присутствии своей Тени. Даже сотовый мне разрешалось брать лишь на тот случай, если мы с Ариманом по каким-то делам покидали дом. Подруг из внешнего мира, которые бы мне о чем-то рассказали, у меня не было. Все женщины, жившие в доме, – от прислуги до часто сменяющих друг друга папиных подруг – были со мной, конечно, предельно вежливы и услужливы, но всегда держали дистанцию, не давая мне забыть, что я не только дочь Главы Дома, но еще и полукровка.

    Чувствуя на себе эту ледяную вежливость, я с возрастом стала задавать себе вопрос, как же жила в этом доме моя мать? Может, поэтому мы с ней и проводили так много времени вне дома, потому что атмосфера душила ее?

    Да, конечно, если я правильно понимаю, мой отец очень любил ее. Ведь он так больше никогда и не женился и даже подруги постоянной не завел. Смеясь, говорил, что вокруг столько нуждающихся женщин, что грех хоронить себя в одной. Но портрет моей матери так навсегда и остался на самом видном месте в его кабинете. И даже одна из его брошенных подруг как-то пыталась залить его кислотой, вопя как сумасшедшая, что ненавидит это мертвую человеческую суку…

    Но, наверное, вся любовь моего отца не могла сделать мою мать счастливой в доме, где ее все ненавидели просто за то, кто она есть, и за то, что именно ее полюбил тот, кого хотели все.

    Я опустилась на пол, где стояла, и скрутилась, обхватив колени. При такой моей «продвинутости» как долго я смогу удерживать внимание Риммана на своей персоне? И смогу ли вообще? Вокруг него масса женщин, готовых в любой момент дать ему все, чего он только пожелает. А главное, они умеют и хотят это делать. А я? Глупая, зажатая, боюсь даже собственных эмоций и реакций тела.

    Думаю, Риман решил переспать со мной, просто желая компенсировать то унижение, которое перенес много лет назад из-за меня. Восстановить справедливость, так сказать. Если честно, перевертыши злопамятны и далеко не всепрощающи по своей натуре.

    И что же мне делать? Ведь если он меня вышвырнет, я окажусь перед необходимостью бежать, прятаться и выживать самостоятельно без средств и защиты. Как долго я смогу протянуть?

    Вариант с тем, чтобы остаться на его территории и предлагать себя каждому желающему, я даже не рассматривала. Я все равно так не смогу. Даже ради выживания. Если Римман был для меня, при всей его грубости и жестокости, знакомым и даже родным, чем-то въевшимся под кожу за все те бесчисленные ночи в детстве, когда он спал рядом, охраняя мой сон, то даже мысль о том, что ко мне может прикоснуться другой мужчина, вызывала у меня тошноту. К запаху и рукам Риммана я привыкла, и даже спустя столько лет они не воспринимались как нечто чуждое, а при воспоминании о том, как облизывал и зажимал меня тот же Локи, мне сразу хотелось забраться под душ и долго оттирать свою кожу жесткой мочалкой.

    Каменные полы на кухне хоть и не были слишком холодными, но долго сидеть на них и предаваться самокопаниям все же было некомфортно.

    Поднявшись, я первым делом отправилась на поиски моей одежды.

    Прачечная обнаружилась внизу, вторая дверь от кухни. Вообще, дом Риммана был очень современным, светлым и красивым. И явно предназначался для жизни одного человека или пары, а не целой толпы, как дом моего отца.

    Я вытащила из сушки свои вещи и, одевшись, почувствовала себя заметно лучше. Все же разгуливать даже по совершенно пустому чужому дому почти голышом было не тем, к чему я привыкла.

    После прачечной я отправилась исследовать дом. На первом этаже также нашлась еще одна ванная комната с огромной угловой ванной, способной вместить как минимум четверых. Так же еще был немаленький бассейн, сауна и кабинет. В дальнем конце коридора – лестница в гараж.

    Вернулась в огромную комнату, служившую и кухней-столовой, и гостиной одновременно. Здесь стояла невероятных размеров плазменная панель с явно наикрутейшей системой объемного звука и еще какие-то непонятные мне приборы. У меня раньше не было особой тяги к просмотру телепередач, я больше читала книги. Но так как занятия я себе не придумала, то, разобравшись, какой из четырех пультов все же принадлежит телевизору, я его включила. В поисках новостей или криминального обзора я рассеянно переключала каналы.

    Интересно, смогут ли в полиции выяснить, что среди трупов в доме нет моего? И если смогут, то как скоро? Понятно, что Волки все равно будут искать меня, но в курсе ли их загадочный заказчик, что я выжила? И если узнает, то что сделает? Заставит искать еще прилежней или решит плюнуть?

    Ну да, Ники, пофантазируй! Стал бы тот, кто решился на уничтожение целого Дома перевертышей, останавливаться перед устранением одной-единственной полукровки. Хотя кому я могу помешать, если стану жить где-нибудь тихо, как мышь, и не отсвечивать? Может, и никому, если не одно «но»… Я единственный ребенок моего отца. Боже, папа, у тебя было столько женщин чистокровных перевертышей, почему ты не произвел на свет еще детей? Пусть бы им все досталось, я бы с радостью отошла в сторону и не переживала бы сейчас того, что происходит. Почему, переспав с таким количеством женщин, ты ни от одной не захотел ребенка?

    Сглотнув, я почувствовала, как по щекам опять потекли слезы. Почему мы не были достаточно близки и не говорили о таких вещах. Ведь в других семьях, наверное, принято говорить о подобном друг с другом? Обсуждать и поддерживать, когда кто-то испытывает боль или растерянность. Конечно, когда не стало мамы, я была слишком мала, но все равно я чувствовала, как отец закрылся от всех и от меня в том числе. Так, словно при всей любви ему было больно смотреть на меня. Как-то так вышло, что вместо того, чтобы утешить и стать опорой друг другу, мы с отцом стали двумя одиночествами, одинаково тоскующими по навсегда покинувшей нас женщине и при этом такими далекими.

    Вот я и была растерянным ребенком, который искал и не находил в окружающих ни грамма теплоты, до тех пор, пока в нашем доме не появился Римман. Он никогда не сюсюкал со мной и не был даже хоть сколько-нибудь любезен, как все остальные окружавшие меня. Но он был единственным, от кого исходило хоть и скупое, но самое настоящее тепло, по которому я так изголодалась. И он был единственным в огромном доме, кто пришел, отогнал мои кошмары и высушил слезы. И делал это ночь за ночью.

    И теперь он был тем, кто в обмен на право выжить хотел забрать мою честь и гордость. Потому что если он сделает то, что собирается, у меня и на самом деле не останется ничего. Римман всегда оставался в моей душе островком теплоты, даже когда мне казалось, что я о нем совсем забыла. И если теперь он вложит вместо этого тепла грязь и холод, то что останется мне для жизни?