Глава 2

Кристиан Дарроу всегда с негодованием вспоминал о своем вынужденном браке. Он ненавидел всякого рода ограничения и впадал в ярость, когда ему что-то приказывали. Родители не внушили ему чувства долга и ответственности, с рождения во всем потакая мальчишке. Его никогда не наказывали; родитель-омега чересчур благосклонно относился к его не слишком порядочным делам, а глава семьи не уделял должного внимания воспитанию сына, всецело доверившись мудрости супруга.

В заключение, Кристиан вырос надменным, жестоким и эгоистичным молодым человеком с холодным умом и распутными привычками. С шестнадцатилетнего возраста он алчно покорял самых красивых омег королевства, нисколько не задумываясь о своем законном супруге. Нет, иногда его посещали такие мысли, но вызывали они отнюдь не раскаяние, а безграничное раздражение. Мужественная красота являлась для него совершенным оружием, с помощью которого он с легкостью достигал поставленных задач. Никто никогда ему не отказывал, потому что дьявольская привлекательность мгновенно лишала юных омег здравого рассудка.

Молодому герцогу Юлиану, как ни странно, удалось породить в его сердце какое-то смутное чувство привязанности. Это чувство нельзя назвать сильным и всепоглощающим, но, тем не менее, оно значительно превышало те ничтожные плотские порывы, которые он питал к другим омегам.

Их связь с Юлианом длилась уже полтора года – поразительное время для такого равнодушного молодого человека, как Кристиан. Наверное, эта омега и в самом деле отличалась от других. Возможно, невыразимо чувственным телом, страстностью в постели, чудесно сладкими стонами, или же... звериным коварством и хитростью.

Кристиан этого не знал. Но Юлиан неизменно доставлял ему удовольствие, огромное удовольствие, несравнимое ни с чем другим, поэтому связь между ними сохраняла жизнь. В тот день, когда они приехали за Марио, Кристиан испытал жестокое разочарование. Но вовсе не потому, что юноша выглядел скромным, тихим и некрасивым (его привлекали исключительно гордые, вызывающие, надменные и ослепительно красивые омеги), причина в том, что он осознал в Марио свою истинную пару.

Это поразило его, шокировало и привело в негодование. Его истинная пара – жалкое невзрачное создание, которое он презирал всем своим сердцем. Марио, по-видимому, ничего не почувствовал, запах Кристиана смешивался с густым ароматом Юлиана, поэтому юноша ни о чем не догадался. Но Кристиан хорошенько все осознал. И это осознание отнюдь не служило юному Андреасу на пользу. Дарроу возненавидел Марио. Да, возненавидел за то, что он – его истинная пара. Возненавидел его старое темно-серое пальто, ссутуленные плечи и волосы, рваными прядями падающие на лицо.

Эта ненависть, конечно, не имела никакого основания, но она жила и представляла для Марио серьезную угрозу. Кристиан нисколько не задумывался о его чувствах, о причинах, по которым он так странно выглядел; укорененная эгоистичность заставляла его думать исключительно о настоящем, хотя иногда прошлое имеет самое непосредственное значение.

Марио на удивление хладнокровно воспринял ледяное отношение Кристиана. Впрочем, нет, едва ли в этом было что-то удивительное. Юноша никогда не ждал от своего супруга чего-то сказочно прекрасного, с самого начала готовился к худшему и, видимо, не зря. Дарроу не питал к нему никакого уважения и, судя по всему, презирал настолько сильно, что даже не утруждал скрывать свою связь с Юлианом Шерри.

Поселившись в его дворце, Марио решил вовсе не привязываться к нему и принимать его отношение, или, вернее сказать, отсутствие всякого отношения, как должное. Кристиан, к счастью, совершенно не трогал его, встречались они лишь по утрам на завтраке и неизменно в холодном молчании. В отсутствие хозяина Марио наслаждался книгами, в которых не знал отказа, распоряжался домашними делами,- угрюмая решительность в голосе моментально подчинила ему слуг, которые в первое время язвительно поглядывали на него,- и с удовольствием ухаживал за садом позади дворца.

Яркие цветы всегда вызывали у него теплое чувство удовлетворения; хотя он предпочитал ни с кем не связываться, в академии ему хватило решимости попросить главного садовника выделить для него маленькую аллею в школьном палисаднике, и, надо сказать, цветы, что он выращивал, вызывали огромное восхищение у всех прохожих.

Да, Марио решил не привязываться. Откровенно говоря, он никогда не надеялся на счастливое будущее и, разумеется, не рассчитывал, что наследник семьи Дарроу подарит ему красивую жизнь. Можно сказать, его устраивало равнодушие супруга. Он мог безмятежно читать книги, ухаживать за садом, жить в прекрасном дворце, одеваться как душе угодно... Да, он пытался так думать, но думать и делать – не одно и то же.

Дом, конечно, достигал огромных размеров, и жили они в двух противоположных крылах, но, тем не менее, их связывала одна крыша. Одна крыша и один брак. Марио нисколько не нравились эти чувства, но он сознавал, что жить вот так в одном доме с законным супругом ему не по силам. Он стремился к пониманию, и жестокая отчужденность Кристиана страшно угнетала его. Много раз он порывался заговорить с ним во время завтрака, но гордость, сомнение или страх перед унижением заставляли его молчать.

Время шло, но ничего не менялось. А у Марио появились новые причины для негодования. Юлиан Шерри частенько ночевал у них дома и, что самое отвратительное – по утрам являлся на завтрак в сорочке, садился рядом с хозяином и держался так, словно Марио вовсе не находился в помещении. Такое наглое откровенное унижение приводило юношу в дикую ярость. Что самое странное, вся его ненависть сосредоточилась исключительно на Юлиане, хотя, в сущности, вина лежала на плечах его мужа, и Шерри делал лишь то, что ему позволялось.

Марио, конечно, испытывал злость к Дарроу, но гораздо сильнее он ненавидел Юлиана, полагая, что вина мальчишки значительно сильнее. Это мнение, естественно, не имело права на жизнь, потому что источником зла, конечно, являлся Кристиан, но Марио, очевидно, не хотел этого признавать.

Постоянные мысли о муже, невольные и понятные, в конце концов, привязали его к нему, и он, сам того не сознавая, всячески оправдывал его, не желая разочаровываться в своих чувствах. Он злился на Дарроу, но усердно питал веру, что его муж не так плох, как это есть на самом деле. Правда, эта вера имела ту ужасную подлую хрупкость, когда всякое неосторожное слово может сломить ее.

Кристиан видел его душевные метания и искренне наслаждался его муками. Вероятно, Марио смутно чувствовал в нем свою истинную пару, поэтому, невзирая на сломленное смертью отца сердце, проникался к нему теплом и привязанностью. Кристиан знал, что юноша страдает из-за его отношения к Юлиану и, стремясь еще сильнее ранить его, однажды утром поцеловал при нем мальчишку.

Видимо, на этом терпение Марио подошло к концу. Задохнувшись от ярости, он вскочил, рванул к проклятому омеге и со злостью зашипел:

- Прочь из моего дома, тварь!

Кристиан никак не ожидал такого порыва. Изумление отчетливо отразилось в его глазах, но он решил посмотреть, что будет дальше. Юлиан презрительно взглянул на соперника:

- Какое ты имеешь право мне указывать?

Марио поразила такая наглость:

- Я – хозяин этого дома! – сказал он, вздрагивая от ярости. - Мне надоело смотреть на это. Прочь!

Жестокая пощечина налетела откуда-то справа, от удара юноша рухнул на пол, но тут же вскочил, прижимая к лицу ладонь. Кровь заливала ему рот, но он словно не замечал этого. Боль, ослепительная и пульсирующая, порождала рыдания, но он сдерживался, с ненавистью смотря на Кристиана. Дарроу холодно смотрел на него:

- Хозяин? Надоело? Кому какое дело до того, о чем ты думаешь? Ты здесь не хозяин, мышонок. Ты здесь живешь, потому что у меня нет другого выхода. Это разные вещи. В своем доме я имею право делать все, что захочу. Быть, с кем захочу, целовать, кого хочу. Запомни это.

Марио вдруг отшатнулся от него, как от прокаженного:

- Как ты можешь... так поступать?

От его растерянного, изумленного и отчаянного взгляда Кристиану внезапно стало жутко:

- Я поступаю так, как ты заслуживаешь!- рявкнул он, сжимая кулаки.- Иди в свою комнату! Вытрись! Чудовище...

Несомненно, глаза Марио, какими тот посмотрел на него после этих слов, еще долго будут преследовать наследника семьи Дарроу. В них читалась такая злость, негодование, обида и горечь, что непокорное сердце Кристиана пропустило несколько ударов. Как только Марио скрылся, он опустился на стул и закрыл лицо руками. Тяжелые мысли проносились в его голове, неясное опасение, что он совершил что-то безгранично ужасное...

Юлиан положил руки ему на плечи:

- Нет повода так огорчаться... Он того не стоит. Разве я не прав?

- Оставь меня, Юлиан, - тихо сказал тот.

- Оставить? – мальчишка нахмурился. – Оставить из-за этого никчемного существа? Оставить?

- Я сказал: оставь меня! – рявкнул Кристиан, свирепо уставившись на него. – Вон!

Шерри тряхнул волосами и, полыхая гневом, вышел из зала. Его отравляла безумная ненависть к Марио; он решил непременно заставить страдать этого жалкого мышонка и, к удовлетворению своего хищного сердца, кое-какие замыслы уже успел продумать... Кристиан принадлежит ему, и никакая сила не изменит этого.

К его восторгу, хозяин дома быстро справился со своими сомнениями – Дарроу утвердился в мысли, что поступает с Марио совершенно справедливо, и тот должен хорошенько знать свое место. Этим же вечером они с Юлианом отправились на пир к одному из его многочисленных знатных приспешников, и наследник великого рода от души насладился праздником.

Однако ночью, после долгих часов непрерывных утех с Шерри, перед его мысленным взором пронеслись изумленные, разочарованные глаза Марио, и он, задрожав от ярости, отодвинулся от Юлиана и всю ночь горячо проклинал выразительные глаза своего мужа.