Глава 1

— Может, лучше поцелуешь, красавица? — хрипло спросил он, опаляя кожу дыханием.

Так близко, так самоуверенно. Чуть потянись — и можно коснуться губ. И…

Я с удовольствием залепила ему пощёчину. Получилось так звонко и смачно, что аж сама порадовалась.

Он отпрянул, в глазах сверкнули лиловые молнии. А глаза-то ничего-о-о. Светло-серые, будто небо осенью, но не грозовое, а просто затянутое тучами, за которыми прячется солнце.

Да и сам весь хорош, будто с картинки сошёл. Статный, плечистый, ладный. И неважно, что одет в простые штаны и льняную рубаху, расшитую черными узорами. Кстати, странно. Кто вышивал-то? Одним черным цветом нехорошо ведь. Но красиво смотрится, в тон его волосам, как вороново крыло, что спускаются за спину. Черты лица у него красивые, резкие. Прям хищный зверь, а не человек. На такого бы смотреть и смотреть. Только пахнет от него полынью и морозом ранней зимы.

Да и повадки… далеки от прекрасных.

— И поцелую, — хмыкнула я, вслушиваясь в плеск волн реки. Так-так, водяные вовсю подслушивают, потом сплетен не оберёшься. — Только не тебя.

Эх, хорошо же денек начинался! Солнышко светило, птички пели, на улице тепло. Я подхватила корзинку с бельём — и на речку. Нечего накапливать, постирать да вывесить надо, чтобы потом дальше спокойно заниматься своими травами. Но нет. Всё не так.

Свалился тут на голову. Сначала держался на почтительном расстоянии, а потом подошёл, разговор завёл. Дивиславом представился, сыном кузнеца. Говорил толково, складно. Я и заслушалась. Прям аж удивление взяло: откуда бы сыну кузнеца так уметь? Тут иной сказитель так речи не сложит, а этот прям заслушаешься.

Вот и сказала:

— Слова у тебя — мед сладкий, таким торговать можно. Очередь соберётся знатная.

А этот подлец возьми и целоваться полезь! Я настолько оторопела, что даже чудесницкую силу не вложила в ладонь, так от души и вмазала. Просто, без эффекта.

Впрочем, Дивислав не особо смутился, удар ему вреда не причинил. И только на красиво очерченных губах появилась тень улыбки.

— Резвая, — только и сказал он.

И продолжил смотреть так, словно уже решил съесть с потрохами.

— Шустрый, — не смутилась я, складывая руки на груди. — Али раз умеешь сладко рассказывать, так и девицы все должны у ног лежать?

— Хотелось бы, — неожиданно весело сказал он.

И вроде даже потянулся ко мне, чтобы сгрести в охапку, но резко остановился. Прислушался. Я насторожилась. И впрямь за спиной что-то треснуло.

— Калина-а-а! Калина! — раздался звонкий крик Забавы.

Дивислав чуть нахмурился. Вечно так с этими молодцами. Как один на один, так герой. А как кто ещё появится, так сразу в кусты.

— Калина!

Я выжидающе смотрела на него: ну, сокол ясный, что будешь делать?

Неожиданно солнце померкло, а где-то вдалеке загрохотал гром. Серые глаза Дивислава подёрнулись дымкой, зрачок на мгновение исчез, уступив светло-серой радужке. Я вздрогнула — вмиг дышать стало тяжело, а голова пошла кругом.

Он оказался совсем близко, стиснул в объятиях, не давая вырваться. Сердце замерло, словно и не знало, как биться.

— Я ещё вернусь, Калинка-малинка, — обжёг он полынным дыханием. — Никуда от меня не денешься.

И, обернувшись черным вороном, взмыл в небеса.

Я аж шарахнулась назад. Но потом только покачала головой. Чего только не бывает. Появится, понимаешь, голову вскружит, а потом — раз! — и улетел. И так, скажу я вам, не только с нелюдями лесными да наивными девицами-красавицами. Обычные мужчины — тоже те ещё… летуны.

— Калинка, ты меня вообще не слышишь, что ли? — возмущённо спросила Забава, к которой я так и не соизволила обернуться.

Вздохнув, я все же повернулась к подруге. Да уж. Забава, дочь Остромысла. Страшная женщина. Не внешне, но внутренне. Ещё ни один молодец не сумел унести ноги от её пылкого взгляда. А что? Душа-девица всея Полозовичей, краса, надежда и прочее-прочее, если только у неё… хорошее настроение. Пышные косы, пышные формы, пышное, э, самомнение. При всем этом за близких готова ринуться в бой, дать больно, а потом невинно захлопать ресницами. А ещё любит котиков, куда без обормотов пушистых. В общем, мёд, а не девица. Главное, потреблять без перебора.

Забава покрутила кончик белокурой косы, а потом резко закинула её за спину. Глянула на меня озорными голубыми глазами:

— С кем ты тут разговаривала? Мужчина был, своими ушами слышала. Где взяла?

— Сам пристал, — сказала я чистую правду, наклоняясь и беря корзину с бельём. — И умчался так быстро, что я и слова не успела сказать. А хотела с тобой познакомить.

Забава тут же насупилась. Ей, вечно жаждущей отыскать единственного и неповторимого, катастрофически не везло в любовных делах.

— Издеваешься, — припечатала она. — Всё я поняла. Никто меня не любит, никто не приголубит. Пойду-ка я…

— Э… нет, родная. Бери свою корзинку и пошли домой. А то у меня и так ничего не осталось от пирожков с малиной.

Забава не оценила моей искренней заботы о её фигуре — презрительно фыркнула, легко взяла одной рукой корзинку и зашагала передо мной. Я только хмыкнула и последовала за ней. Ну а что? Покушать, знаете ли, это прекрасно, сама не без греха, но надо и про меру не забывать.

Забаву, кстати, мои нравоучения страшно злят. Подруга не забывает напоминать, что девушки, которые жр… едят и не толстеют — ведьмы. Ну что ж… в это есть зерно истины. Особенно учитывая, что моя мать — чудесница. А чудесница от ведьмы недалеко стоит; по сути, одно и есть. Только у нас, в Полозовичах, называется чуть иначе. Вот так и живём.

— Красивый хоть был? — спросила она, не оборачиваясь.

Я не сразу поняла, о чем речь. Но потом дошло. Красивый? Да. В Полозовичах у нас всё больше светловолосые и светлоглазые. Ну, ещё есть горцы заезжие с Ночных гор — те юркие и смуглые, вечно сверкают глазищами тёмными и бездонными.

— Красивый, — подтвердила я. — И явно нездешний. Только… нахальный больно.

Забава всё же обернулась. В ярко-голубых глазах мелькнул интерес.

— Ну-ка, рассказывай подробнее.

Я задумчиво смотрела под ноги. Дорога до речки от моего дома вся в ямах да ухабах: того и гляди споткнёшься и упадёшь в ворох листьев и хвойных иголок. Лес возле Ночных гор — всем на зависть лес. Нигде такого больше не сыщешь. Даже из самого стольного града Къева все едут к нам. За древесиной, за ягодами, за советами лесных жителей… Но об этом позже.

— Статный и черноволосый. Одет вроде просто, сыном кузнеца представился. Только не превращаются сыновья кузнецов в воронов.

Забава протянула руку и сорвала с куста сочные ягоды, тёмно-красные такие, с кислинкой. Шеленика зовутся, местная, так сказать, достопримечательность. Варенье получается — пальчики оближешь. Чем, по сути, и будет заниматься Забава, когда вымажется в тягучем янтарно-красном ягодном соке.

— Смелая ты, Калинка, — неожиданно вздохнула она. — Я бы испугалась.

И так мечтательно посмотрела на небо, что мне во всей красе представился этот испуг. Да такой, что добрый молодец со скоростью белки забирается на дерево и прячется в раскидистой кроне.

— Вот в следующий раз я буду его за руку держать, — предложила я. — А ты подойдёшь и это… испугаешься.

Подруга хихикнула. Но тут же посерьёзнела и даже чуть нахмурилась:

— А что, думаешь, вернётся?

Я пожала плечами. Хотя последние слова Дивислава помнила очень хорошо. Да и стальную решимость в светло-серых глазах. Этот вернётся, точно вернётся. Такие от своего слова не отступаются. А касаемо страха… Часто в лесу встречаем то горцев, то дровосеков из соседних деревень, то купцов. Ну и нелюди ходят, это известное дело. Поэтому я ни капли и не удивилась, когда Дивислав обернулся вороном. И не особо испугалась, с моей-то силой не каждый осмелится сделать плохое. С виду хоть и не богатырка, да только не внешность главное.

— Вернётся, — вслух сказала, осознав, что Забава подозрительно щурится.

— Ай, Кали-и-и-инка, — протянула она. — Вижу, пришёлся тебе по душе.

Я сделала вид, что не понимаю, о чем она. Впрочем… Забава считала, что по душе мне каждый второй молодец, поэтому удивляться точно не пристало.

— Прибавь шагу, болтушка, — хмыкнула я.

Забава только фыркнула и прикрыла рот ладошкой, чтобы не расхохотаться в голос. Однако, заметив мой взгляд, спешно зашагала вперёд. Правда, я сомневалась, что подруга искренне раскаялась в своем поведении.

К Полозовичам мы вышли где-то через полчаса.

Каково же было моё удивление, когда я поняла, что передохнуть после стирки, юркнув к себе, не получится. Возле дома собралась толпа. Все шумели, жестикулировали и явно не собирались расходиться.

— Та-а-ак, — протянула Забава, останавливаясь возле дуба, растущего неподалёку от моего забора. — А тут у нас весело. Вроде ж уходили, спокойно было. Или ты знаешь что-то, чего не знаю я, подруга?

— Ничего, — честно ответила я, считая собравшихся.

Человек под пятнадцать наберётся, не меньше. Вот и сходила, постирала. Явились к чудеснице, опять какая неприятность приключилась. Вздохнув, я направилась к дому, кивком дав Забаве знак идти за мной. Разберёмся, не в первый раз. Правда, жалко, что спокойно не пообедать, ведь шум же подняли — матушка дорогая. И вон топчется полозовчанский староста, Микула Радянинович — значит, и впрямь нечто важное. А ещё, по-моему, кто-то плачет. Страшно, навзрыд так. Вот это уже совсем нехорошо.

— Да я и говорю — унес окаянный! — донёсся мужской бас. — Сам видел!

— Да, было-было! — пискляво добавил старческий голос, принадлежавший дальней родственнице старосты. — И…

— А-а-а-а… Мой бедный-несчастный! Как бы-ы-ыть! — снова донёсся плач.

— Ну-ка, тихо! — рявкнула я, и собравшийся люд вмиг притих.

Кажется, даже никто не заметил, как мы с Забавой приблизились. Потому что смотрели так, словно увидели восставших с погоста нежеланных родственников.

Я оценила ситуацию. Так, положение такое: в центре стоит рыдающая Елька с растрёпанной косой, а её, по возможности, пытаются утешить все сразу, но ни у кого толком не выходит.

— Ой, Калинушка, горе-то какое, — запричитала всё та же родственница старосты, — страшное приключилося. Такое вышло, такое вышло…

— Не тараторь, — хмуро прервал её Микула Радянинович.

Родственница (кстати, как её зовут?) мигом захлопнула рот и кинулась к Ельке. Та старательно утирала слёзы и тяжко вздыхала. Так, судя по ней, не так всё и плохо. Следовательно, вызывать дружину из Къева-града не будем. Уже легче.

Я протолкалась сквозь людей, используя корзину аки орудие расчищения пути, что, кстати, очень помогло, и остановилась возле Ельки.

— Так, слёзы отставить! Быстро рассказывай, что произошло.

За спиной послышалось ворчание:

— Вот же выражается. А ещё девица.

— Так дочь же богатыря, — возразили тут же.

Угу. Его самого, дочь Радомира Славного, одного из ближайших соратников князя къевского.

Поэтому и наследственность, так сказать, обязывает. И вообще…

— Свидетели произошедшего были? — громко спросила я, а потом прищурилась и внимательно поглядела на старосту. Тот покачал головой.

— Да какие свидетели?! — возмутилась родственница. — Елька рыдает, чудесница где-то бродит, беда идёт, а…

— А ну-ка тихо! — подала голос Забава, и худосочная востроносая родственница старосты тут же умолкла.

Подруга подошла к ней и угрожающе нависла, как Богатырь-Утёс над рыбацким домиком у берегов Туманной реки.

— Неясно, что ль? — миролюбиво поинтересовалась Забава, невинно взвешивая корзину с бельём в одной руке, словно примеривалась стукнуть не в меру болтливую тётку. — Чудесница только с Елиной поговорить хочет. Остальным тут не место.

Я с трудом сдержала усмешку. У Забавы тоже силушки не занимать, предки-то были выдающихся способностей. Староста только укоризненно посмотрел на меня. Я чуть пожала плечами, но отступаться не собиралась. Когда толпа стоит за спиной, то до истины не доберёшься. Когда пойму, в чем дело — сама расскажу. А пока пусть лучше не мешают.

— Оставим их, — мрачно сказал Микула Радянинович.

Люди неохотно начали расходиться. Родственница и вовсе сверкнула тёмными глазищами, отчаянно расстроенная, что лишили возможности послушать, а потом растрепать сплетни по всем Полозовичам.

Но через достаточно быстрое время моё подворье опустело.

Забава зорко смотрела вслед ушедшим, чтобы никому не пришло в голову задержаться вроде как случайно и чего подслушать. Всё же, хоть я и живу здесь с рождения, о том, как чудеса творю, никто почти не знает. Жаждут узнать, но не могут. На то и сила чудесная, в тайне должна быть от чужих глаз. На результат посмотреть — это пожалуйста, а вот на процесс — запрещено.

Я подхватила шмыгавшую носом Ельку под локоть и повела в дом.