Глава 4
Франческа
…в стылых мартовских сумерках тлеют свечи. Дрожат на ветру, но не гаснут, как заговоренные. Запах горелого воска висит над долиной, мешаясь с запахами мокрого камня, прелой листвы, сожженных трав и дыма от факелов.
Короткий, отчаянный крик «Не надо! Я буду хорошей! Не трогайте Терри!».
Кровь на моих руках. Кинжал, застрявший в теле мага. Пробирающий до последней жилочки, тихий, жуткий шорох. Смерть проносится мимо, не задев, лишь опалив леденящим дыханием щеку.
Снова крик «Терри-и-и!».
И небо – сиреневое вечернее небо – падает в долину…
За секунду до того как стоящего рядом человека разорвет на части, за мгновение до того как второго, чуть дальше, вплавит раскаленной волной в темный камень, а происходящее превратится в нечеловеческий кошмар, я вспоминаю, что это все – сон, морок. Открываю глаза, сдерживая рвущийся на волю крик.
Снова тот же кошмар. Прошел почти год с тех пор, как сон возвращал меня в долину Роузхиллс.
Сумерки Изнанки. Не вечерние, рассветные. Чуть покачивается полог кровати, за витражным окном сереет небо.
– Тс-с-с. Что случилось? – горячие объятия заставляют чуть отступить навалившуюся жуть. Память не уходит, просто прячется в тень, как прячется в кустах хищник, поджидая добычу.
– Ничего.
Губы касаются моего виска, спускаются чуть ниже к мокрой щеке:
– Ты плакала?
– Кошмар приснился. Я тебя разбудила? Прости.
Хмыкает:
– Я только лег.
– Опять до утра сидел за гримуарами? – говорю я с притворной строгостью.
– Угу.
– А потом дрыхнуть до обеда будешь?
– Угу, – он обнимает меня чуть крепче и недовольно замечает. – А ты опять в сорочке.
– Конечно. Что мне – голой ложиться?
Он вкрадчиво шепчет мне на ухо «Было бы неплохо!» и я чувствую, как горячая ладонь скользит вверх по ноге, задирая тонкую ткань.
– Ты же спать хотел.
– Угу.
– Ну, хватит.
Пальцы уже поглаживают подколенную ямку – легонько, нежно. От прикосновений по коже бегут мурашки.
– Неужели хватит? Мы же только начали, – и рука движется дальше, вверх по бедру, чуть стискивает ягодицу, пытается проникнуть меж ног…
Тело отзывается на ласки, но память о кошмаре слишком свежа. Душой я еще там, под холодными небесами Роузхиллс. Они не располагают к любовным утехам.
Я отпихиваю его и отворачиваюсь.
– Давай спать.
– Спать – отличная идея, – соглашается Элвин, прижимая меня к себе и медленно целуя в шею, пока пальцы все так же гладят кожу с внутренней стороны бедра. Чувствую возбуждающий холод металла на своей груди сквозь ткань сорочки.
Низ живота наливается пульсирующим теплом. Элвин слишком хорошо знает мое тело, чтобы я смогла долго сопротивляться.
– Перестань, – придыхание, с которым я говорю это, выдает меня с головой.
– Что перестать? – спрашивает он обманчиво-невинным тоном. – Перестать делать вот так? – ладонь ложится на живот, спускается ниже и чуть надавливает, заставляя меня ахнуть и выгнуться.
– Да-а-а, – выдыхаю я и откидываюсь назад, чтобы прижаться к нему плотнее. Сорочка скомкана и задрана до талии, обнаженными бедрами я ощущаю его возбуждение. Металлические пальцы пощипывают и сжимают твердые горошинки сосков, и я уже не пытаюсь сдержать стонов. Сама чуть раздвигаю ноги, чтобы ему было удобнее, и ощущаю прикосновение к самой чувствительной точке моего тела.
Шепот на ухо:
– Перестать делать вот так? Да, сеньорита?
– Да-а-а!
– Неужели сеньорита действительно хочет, чтобы я прекратил?
– Не-е-ет, – всхлипываю я, чувствуя во всем теле беспомощную, вожделеющую слабость. Сейчас я сделаю что угодно, лишь бы он не останавливался.
– Тогда чего сеньорита хочет? Этого?
Я снова всхлипываю, ощущая его полную власть над собой. Жаркий выдох опаляет ухо, зубы чуть прикусывают мочку, а неутомимые безжалостные пальцы продолжают дразнящую ласку. Я раздвигаю бедра шире в безмолвной просьбе, и он гладит там, прикасается к чувствительному местечку. Слишком нежно, слишком легко, вынуждая меня стонать от желания и разочарования.
– Да-а-а, – я трусь об него, выгибаюсь, прижимаюсь плотнее, ощущая на шее лихорадочное дыхание.
Это его любимая игра. Заставить меня обезуметь от вожделения, забыть о приличиях. Чтобы я сама просила взять меня. Какой бы развратницей я ни стала за эти десять лет под его руководством, в такие мгновения на меня всегда находит странная немота. Чем сильней желание, тем постыднее признаться в нем.
Но в этот раз он сдается первым.
– А, к грискам все! Хочу тебя.
Чувствую, как он входит в меня, и снова выгибаюсь, не в силах сдержать возбужденного стона. Двигаюсь в едином ритме с ним, вскрикивая каждый раз, когда он вторгается глубоко и резко. Его пальцы снова начинают ласкать меня – в этот раз никакой нежности, он делает это яростно, почти грубо. И эта грубость, этот напор откликаются во мне восхитительным разрядом. Каждое его движение продлевает удовольствие, вызывая все новые и новые спазмы наслаждения.
Бешеные толчки, всплески блаженства и упоительное чувство беспомощности в мужских руках. Чувство принадлежности ему – целиком, без остатка. Он стискивает мои бедра, хриплый рык над ухом, боль обжигает шею чуть выше ошейника.
И несколько мгновений тишины, когда все закончилось, но мы еще одно целое.
Его руки – горячая, человеческая, с длинными пальцами музыканта и вторая – странный механический уродец – обнимают меня. И от этой близости, от того, что мы вместе, находит такая теплота и сумасшедшая нежность, что хочется расплакаться.
– Фра-а-ан, – он произносит это едва слышно. Так, словно ему просто нравится звук моего имени. – Моя Фран.
– Твоя, – соглашаюсь я, и откидываю голову, ищу губами его губы. – А ты меня за шею укусил! Вурдалак недоделанный.
– Прости, – в голосе не слышно раскаяния, только самодовольство. – Больно? – он проходится языком по следу от укуса и легонько дует на него.
– Не очень, – мне даже нравится, когда он оставляет свои метки, пусть потом их приходится маскировать шарфами и пудрой.
– Хорошо. Вот теперь – спать. Можешь даже сорочку оставить, стесняшка.
Под ехидное «очень вовремя» я стягиваю сорочку и поворачиваюсь, чтобы положить голову ему на плечо. И засыпаю без страха.
Когда он рядом, когда мы спим в обнимку, Роузхиллс и другие кошмары обходят мои сны стороной.