2. Семейное дело

Вся её нынешняя семья, то есть также родители Глена, собрались этим мрачным утром на завтрак в башне. Трапезной служил холл, нижний этаж башни, он же считался гостиной. Скрипучий дубовый стол, будто ковровая дорожка, простирался от камина и до входной арки. В нечищеных канделябрах помаргивали свечи. За маленькими окошками оживала облачная заря. Тёмный пух падубов и можжевельников рассеивал вид на серое кладбище, и просторные предгорья казались отражением тяжёлого неба.

Валь прекрасно знала, что тут делают старики Герман и Дала Моррва. Они пришли, чтобы назидательно сидеть. Чавкать, медленно пережёвывая геркулесовую кашу, бросать тяжёлые взгляды на поблекшее убранство Видиров и кутаться в несвежие клетчатые шали. Виконты Моррва уже не первый год трудились на кладбище своими руками. Для Змеиного Зуба это было нормально; аристократы не боялись чёрной работы. Для них куда важнее было, что они выполняют важные для островной жизни функции и не нанимают иммигрантов за три гроша. Но Вальпурге они, по всей видимости, хотели продемонстрировать, что пока она платит чужеземной горничной, руки её по-прежнему слишком белы для жены, что не приносит семье никакого дохода.

А теперь ещё и этот инцидент.

Глен сидел мрачнее чёрных вулканов. Что-то попало ему между зубов, и он ковырялся меж них зубочисткой. Он вернулся поздно ночью, пешком, без двуколки и без тарпана, пьяный, как странствующий рендристкий проповедник. Как нетрудно было догадаться, в темноте он не вписался в поворот и грохнулся с серпантина, ведущего из Брендама в пригород. Мерин сломал обе передних ноги и его пришлось прирезать, а двуколку — переквалифицировать в дрова.

— Да что ж такое, — прошипел Глен и отложил зубочистку. — Не могу понять, что это.

— Может, таракан какой, — сочувственно сказала леди Дала. Шевелюра у неё была уже не та, и поэтому её змеиная коса начиналась не надо лбом, а вверху затылка, а затем, спускаясь вдоль шеи, не оставалась позади, как принято, а с некоторой долей женского кокетства ложилась сбоку на левое плечо. В её присутствии Валь интуитивно избегала красивых каскадов из косичек, поскольку леди Дала явно мучительно переживала выпадение волос.

Это мучение изливалось наружу желчью.

— Потому что от этой твоей тененски можно ожидать чего угодно. Она может легко кобру с ужом перепутать, не то что геркулес с тараканами. Я слышала, что делать такие пакости нарочно в их характере.

Валь терпеливо помалкивала.

— Эми так делать не будет, — неожиданно для всех пробурчал Глен. Но, зная его, Валь совершенно не радовалась, что он решил заговорить. Даже маленький Сепхинор, сидевший между ними, почувствовал приближение грозы и спрятал свой любопытный взгляд.

— Просто такие вещи случаются все разом, когда поддаёшься им. Поддаёшься тому, что тебя влечёт прочь с твоего пути, — понесло Глена. Тон его был таким серьёзным и убедительным, что даже Эми, которая оттирала грязь с порога, стала слушать. — Я знал вчера, что надо весь день работать. С самого утра эстакады уже воздвигли, покатины поставили. Можно было напилить столько досок, что неделю бы потом сидели колотили гробы, заодно крышу бы родителям починили. Но я поддался уговорам Валь и решил, что надо съездить в город, хотя прекрасно знал, что не надо было. И вот что в итоге из этого вышло.

Его линия рассуждений из раза в раз была одна и та же. Пил он, коня угробил тоже он. Но когда он говорил, это всё так изящно следовало из решений нерадивой жены, что жена и сама сидела с виновато опущенными ресницами.

— Я раскладывал карты и знал, что день будет удачным только в том случае, если я останусь верен себе. Я убедил себя, что должен поддержать Валь, но в итоге её решение оказалось неверным. Мы потеряли кучу времени и коня, — напирал он, вроде бы никого не виня.

— Так что теперь у нас на деле лишь один тарпан и один катафалк, — поддакнула леди Дала. У неё даже платье сегодня было цвета ночного моря, столь близкое к траурному, будто смерть тарпана стала для неё личной трагедией. — Как же теперь работать-то? А если в город поехать, катафалк, в самом деле, запрягать?

— Да уж, смысл был кланяться герцогу, если от этого одни потери, — прокряхтел Герман. Он один ел кашу без претензий и постоянно докладывал себе ещё. Но Валь не могла на него смотреть без неприязни, потому что его волосы были не зачёсаны, они то и дело падали ему на глаза и липли ко рту. А голос его, если уж звучал, то сразу же резал ухо, как скрип несмазанного колеса.

— И вот в такие дни я лишний раз понимаю, — снова вступил Глен (а родители слушали его с таким вниманием, будто бы не знали, что он у них за сокровище). Для верности он то и дело потирал ушибленную в ночных похождениях челюсть; и даже одеваться к завтраку не стал, так и оставался в рубашке, будто больной. — Что учение наших предков работает, это доказали поколения наших семей. Можно, конечно, в него верить лишь тогда, когда это удобно, — и он бросил назидательный взгляд на Валь. Он имел в виду, что ему удалось предсказать рождение мальчика, и баронесса в своё время была очень этим впечатлена. — Но это лицемерно — в одно время верить, а в другое — делать вид, что тебя это не касается. Если я говорил, что надо было оставаться дома, поскольку мне выпал обратный келпи, значит надо было оставаться дома.

Звякнула ложка, которую Сепхинор положил рядом со своей фарфоровой миской. Мальчик взял салфетку и вытер рот, а затем прервал всеобщее устремление взглядов к барону и спросил:

— Но па, ты сам убил лошадь. А ма пришла домой одна.

Если бы они сидели ближе друг к другу, Валь легонько толкнула бы его ноги коленом, давая понять, что ему лучше не препираться с отцом. Но поздно что-либо исправлять. Глен страдальчески улыбнулся. Что ещё ожидать от ребёнка, который дни напролёт проводит с матерью, пока глава семьи горбатится на работе и не может передать ему свою точку зрения?

— Наша жизнь складывается из кирпичиков, как эта башня, — Глен тоже отложил свои столовые приборы и нарисовал в воздухе прямоугольник с помощью указательных и больших пальцев. Сепхинор смотрел на него без интереса, но взгляд не отводил. — Твои мысли, решения, намерения из прошлого создают твоё настоящее. Если в глубине души ты чего-то очень хочешь, например, выставить на посмешище своего мужа, рано или поздно мироздание ответит тебе положительно. Но будешь ли ты рад?

Сепхинор покосился на Вальпургу, а та не отрывала глаз от тарелки. Она никогда не позволяла себе говорить плохо о Глене, что при сыне, что при торговцах на рынке. Но Моррва считали иначе. Им, похоже, казалось, что весь мир настроен против них ни за что. Что даже в этой старинной башне, где при входе есть ворот, которым можно опустить решётку перед дверью, как при осаде, слишком много современных удобств. Например, диван, обитый гобеленом. Печь на кухне и дорогие изразцовые камины аж на двух этажах. Шпалеры и ковры из шерсти и шёлка, на которых были вручную расшиты змеи, волны и батальные сцены. Резные перила из красного дерева и, да покарают нас Боги, витражные окна на лестницах и при входе. Будь их воля, весь мир должен был бы жить в избе из грубого сруба, жечь костёр прямо на земляном полу и отдать каждую серёжку с жемчужиной бедным. Ну, то есть им, Моррва. Их собственный дом по соседству хоть и не отличался роскошью, однако ж был далёк от аскетизма.

Вот только это богатство здесь осталось с тех пор, как тут жили герцог и герцогиня. И мама, леди Сепхинорис, сама вышивала красоту на шторах и гобеленах. А папа когда-то решил разбитые ураганом окна заменить на витражи с вербами, птичками и облаками. Он был не только на все руки мастер, но и прекрасно знал законы Змеиного Зуба. И нигде в них не было написано, что нельзя обустроить своё жильё так, как тебе нравится.

Хотя когда говорил Глен, всё убранство будто бы тускнело, становилось замученным его вечным недовольством.

— Иногда можно специально привлечь плохую ситуацию. Проявить обидчивость, вздёрнуть нос и изобразить оскорблённую гордость, что тебя не подобрали вовремя, и из-за этого произойдёт нечто подобное. А потом думать, что поставила пьяницу на место, не пуская его, раненого, даже на пару слов в свою спальню.

«Скоро это закончится», — мысленно пообещала Валь то ли себе, то ли сыну. Но, понимая, что теперь Дала и Герман глядят на неё, утратила надежду отмолчаться. И сказала негромко, но отчётливо:

— Лорд Венкиль Одо, когда осматривал меня в последний раз, сказал, что прежний запрет делить спальню остаётся в силе. Три года.

— Разве уже не прошло? — поднял тонкую бровь Глен. Валь понадеялась, что ненависть, вспыхнувшая в ней, не излилась через глаза. Ещё бы, он ли недели напролёт был прикован болью и кровью к кровати! Ему ли помнить, когда это было! Он же всего лишь муж, не требуйте от него многого!

— Нет, дорогой, ещё не прошло.

— Для мужчины это очень непросто, — тоном знатока сообщил Герман. — Иные вообще не соблюдают подобных запретов. Надо хоть в других радостях жизни себе не отказывать, а то совсем уработаешься.

— Да что я, — нарочито смиренно поднял глаза к потолку Глен. — Для меня важнее всего, чтобы Валь скорее выздоровела. Я обычно об этом не говорю, но в такие ночи, как эта, лежать и смотреть на её пустующую подушку невыносимо. Так хочется снова видеть, как ты сопишь рядом.

«Конечно, бедный Глен спит один, пока неприступная жена плетёт злодейские планы в одиночестве с оправданием от врача», — думала Валь. Ярость кипела в ней, как будто её удивляло, что любая фраза от мужа — даже, вроде бы, сентиментальная — говорит лишь о том, как сильно он любит самого себя. Глен теперь сидел во главе стола, на месте отца. Прямо за его плечами огоньки плясали на свечах, зажжённых на каминной полке. И освещали портрет самого Вальтера, что был сделан в полный рост много лет назад. Оттуда герцог смотрел на всю гостиную суровым взглядом змеиных глаз.

Глядя на него, Валь чувствовала прилив спокойствия и сил. Он учил её, что с семьёй никогда не бывает просто, но ценнее неё ничего нет на свете. Он говорил, что когда-нибудь она выйдет замуж, и, несомненно, упрямый нрав будет иногда мешать ей стать хорошей женой. Но он уверен, что она не предаст заветов Видиров, и ему не придётся за неё краснеть.

А ведь мама говорила, что идеальных мужей не существует. Что даже с Вальтером иногда было непросто. Хотелось бы узнать, в чём именно! С Гленом его было так или иначе не сравнить.

— Кстати, этот портрет, — Глен попытался продолжить в заданном миролюбивом тоне. — Может быть, нам заказать нас втроём, а, Валь? А этот отправится в галерею. У меня есть один знакомый художник, очень талантливый парень, по-дружески сделает недорого.

«Именно потому, что он тебя знает, возьмёт в два раза больше. А если он услышит, что мы опять доживаем месяц в долг, то и вовсе откажется», — подумала Валь и закончила со своей кашей. Наконец-то все выговорились, и она могла тоже сказать то, что хотела. Поэтому она доброжелательно заулыбалась:

— Твоя идея радует мою душу, но мы должны немного подумать о насущном перед этим. Я была неправа, что пыталась в одиночку продолжать дело отца. Мне следовало сразу поддержать вашу работу, и теперь я хочу исправиться. Я собираюсь продать лодки и снасти, что остались, и перенести все средства в кладбище. Равно как и свои две руки.

Последняя фраза далась ей нелегко. Она уже предвкушала, как ей будет хотеться выть, пока она будет отмывать мертвецов на пару с леди Далой. Но взгляд лорда Вальтера убеждал её, что она сможет. В семье нельзя бесконечно скандалить и демонстрировать свою отчуждённость. Увидев, как она старается, Моррва изменят к ней отношение.

— Я всячески поддерживаю, — добродушно ответил Глен и посмотрел на неё с выражением симпатии в сощуренных жёлтых глазах.

— Мы тоже, — свысока изрекла Дала. Она неизменно считала, что Валь и так засиделась без каждодневной работы и без маленьких детей. — Это решение достойно того, как тебя называют. В конце концов, тебе повезло легко перенести свои роды, чтобы так долго себя жалеть. У Луазов недавно умерла леди Тая, хотя ей было шестнадцать, когда подошёл её срок. Ну а про нашу Касси и говорить не буду. Словом, теперь и твоя тененска хотя бы будет оправдана, чтобы следить за домом. Хотя я бы на твоём месте наняла островитянку, и мы бы напополам с тобой платили ей жалованье, если б она и в нашем доме прибиралась иногда.

«Она бы напополам согнулась, когда б увидела вашу халупу», — очень невежливо подумала Валь и улыбнулась ещё шире, чтобы трапеза закончилась на приятной ноте. Завтрак всегда должен быть хорошим началом дня. Так учила мама.

После она нарядила Сепхинора в охровый камзол и чёрный плащик, а сама надела агатово-серое платье из чистого хлопка с рукавами достающими лишь колен, чтобы не упариться, когда к полудню станет теплее. И отправилась в компании маленького дворянина вдоль кладбища Моррва к дороге, туда, где был почтовый ящик. Там они дождались почтовый экипаж и с ним поехали в Брендам.

— Что же за дела у такого малыша в брендамском порту, а? — весело спрашивал почтальон, давний знакомый из младшей ветви рода Луазов — баннерет Димти Олуаз. На его сюртуке герб Луазов, синий змей и цветок, занимал лишь половину, а вторая половина пестрила горностаевым узором.

— Я сопровождаю леди-мать, потому что леди не ездят без сопровождения, — важно отвечал ему Сепхинор. Валь улыбалась ему, а он — ей. Солнца сегодня было немного, но почему-то оно было куда теплее, чем вчера.

Скрипели колёса, болтался на краю коляски фонарик. Они сидели сзади, свесив ноги, и каменистая дорога убегала из-под сапог Сепхинора и антрацитовых мюлей, легкомысленно надетых Вальпургой. Она постоянно задирала мыски, чтобы туфельки без пяток не остались в дорожной пыли. Поворот на Девичью башню исчезал в пучинах вереска. Сиреневые заросли цвели, румянясь под скупыми лучами, и от каждого вздоха ветра вздрагивали, будто водная гладь.

Не было больше такого места в мире. Остров, на котором знали все оттенки жёлтого для описания глаз, все оттенки синего — для описания моря, все оттенки зелёного — для описания природы. Малахитовые сосны, сизый мох, зелёные до черноты ели, тёмно-нефритовые падубы. Трава, местами так похожая на зелёные волны, и волны, похожие на серебристые листья лохов. Змеиный Зуб был прекрасен, но нужно было немало постараться, чтобы быть достойным его.

Настроение у неё улучшилось само по себе, и она с нежностью слушала, как Сепхинор читает вслух.

— «Легарн вышел из кабинета, утирая окровавленные руки носовым платком. Он закрыл дверь на ключ, а сам ключ, прежде чем уйти, повесил на гвоздь в коридоре. На улице»… Ма, а почему он не забрал ключ с собой-то? Так труп быстрее откроют и начнут искать следы.

— Но он же пытался выдать это за самоубийство, — пояснила Валь.

— Но… — Сепхинор нахмурил лоб, а затем его глаза цвета спелой груши просияли. — А! Он хотел, чтобы стража думала, что Эоганн закрылся внутри.

— Именно, — проурчала Валь и взъерошила его волосы. Конечно, свекровь была против, чтобы Сепхинор читал «Смертные грехи Легарна», но её собственная мама тоже всегда возражала. А ей это нравилось больше сказок про спасённых от морских змеев принцесс. И если отец садился у камина не с газетой, а с каким-нибудь таким детективом в бархатной обложке, Валь была тут как тут.

В брендамском банке змеиного дворянства Валь и Сепхинор встретились с лордом Татлифом Финнгером, который управлял казной Видиров. Он получал своё жалованье от Беласка, но, поскольку рыбацкое дело Видиров открывал ещё герцог Вальтер, Татлиф также следил за счетом Вальпурги и платил за неё отчисления в казну. Иначе, конечно, ей пришлось бы заниматься множеством банковских дел самостоятельно. А этого она не умела.

— Значит, вы хотите, чтобы я нашел покупателя на ваши снасти и ваши лодки, — понимающе кивнул Татлиф. Валь вытащила из ридикюля листок, на котором отцовским почерком был расписан весь набор инструментов и лодок, и показала управляющему.

— Как вы думаете, сколько будет стоить? — спросила она аккуратно.

Пока они разговаривали за ширмой в углу для важных клиентов, Сепхинор не пожелал сидеть вместе с ними и шатался туда-сюда. Он во все глаза глядел на тяжеленную люстру, которая отражалась в начищенном мраморе пола, как в зеркале. Неприкрытая роскошь столь достойного заведения отдавала континентальным безвкусием, не характерным для островитян.

— Этого я вам пока не скажу, мисс Моррва, но иров на пятьсот вы можете рассчитывать.

Когда они вышли на людную центровую улицу, оба были озадачены — каждый по-своему.

— Что они там такое мастерят, что они такие богатые? Короны с бриллиантами? — спросил Сепхинор, взяв мать за руку. Она, между тем, хотела заглянуть в травяную лавку своей знакомой. Поэтому повела его за собой по багряной брусчатке ниже по набережной, чуть в сторону центра.

— Ничего, — пожала плечами Валь. — Они дают в долг так, что ты должен заплатить им чуть больше, чем взял. Хранят твои сбережения в безопасности за определенную сумму. Ещё они служат поручителями при сделках и берут за это процент. Чуть где какое подписание документов — они тут как тут с нотариальной печатью, и она тоже стоит денег.

— Мда. Ну, па-то хотя бы гроб сколотить может, он и змеятник недавно починил.

— Да, твой папа умелый плотник, — кивнула Валь. — А дед Герман — каменщик. Они честные труженики.

— Выходит, лучше б им иметь нотариальную печать, — меланхолично заключил маленький лорд.

В лавке Сизы, немолодой рендритской жрицы, Валь всегда брала столовые специи, басму и усьму, сборы трав от головной боли и от кровотечений, для успокоения нервов и для хорошего сна. В этот раз на полках у неё было почти пусто. Она охотно насчитала баронессе трав, бутонов и листьев для настоек и чая, но когда дело дошло до басмы, дала ей лишь небольшую склянку порошка.

— Это всё, что у меня нашлось, — вздохнула Сиза. Распущенные, как у всех рендриток, её волосы были неопрятны и спутаны. — Я помню, что тебе надо отложить, как только будет поставка, но теперь жди этих кораблей с юга. Все боятся выходить в море.

— Да будь оно неладно, — всплеснула руками Валь. Она сложила к бумагам свои покупки, и они с Сепхинором прогулялись до булочной. Потом засели на набережной, глядя, как блестят волны, и ели пирожки с моченой брусникой.

Труппа бродячих музыкантов играла рядом с фонтаном в виде двух сплетённых кобр. Звучали задорная лютня, бойкая скрипка и, конечно же, неизменно виртуозные островные флейты — вистлы и свирели. Артисты не стеснялись исполнять по кругу одни и те же танцевальные мелодии, но потом вдруг перешли в минор. Прислушавшись к музыке, Валь тихонько промычала себе под нос:

— Зов не погаснет, зов не утихнет.

Подчиняйся ему, отдавайся ему.

Остров воззвал, на страх твой, на гибель.

— Это пение Дола? — догадался Сепихнор.

Валь кивнула. Загадочный и монотонный напев нравился ей в детстве. Но потом стал символом разлуки.

— Ма, — Сепхинор перестал болтать ногами и коснулся её рукава. А затем проникновенно взглянул ей в глаза. Его лицо, уже такое породное, видирское, даже в столь юном возрасте казалось лишённым детской наивности. — Почему лорда Вальтера считают мёртвым, если он просто ушёл в Дол?

Со времён последней встречи с отцом любое упоминание о нём обычно ввергало Вальпургу в тоску. Но теперь ей было наконец спокойно, будто бы она примирилась с мыслью о том, что его нет. И хотела, чтобы Сепхинор на её примере с достоинством принимал факт смерти. Она с готовностью объяснила:

— Дол Иллюзий — это как бы… врата в иной мир для самых избранных детей Великого Аспида. Таких, как твой дедушка. Ещё при жизни он был из тех немногих, кто прошёл пятое испытание ядами, которые теперь уже и не проводят даже. При его правлении остров отвечал нам взаимной любовью, и почти никого не хоронили от змеиных укусов. А потом Змеиный Зуб позвал его. Он стал беспокойным, забрал нас с мамой из замка в Девичью башню и передал дела брату, а сам много занимался змеятником. Пока однажды утром, на самом рассвете, когда я сидела в гостиной, читала и делала вид, что просто рано встала, а не просидела там всю ночь, он спустился из спальни, одетый в походное. Поцеловал меня и ушёл, и его Кобран уполз за ним. Так я оказалась последней из нас, кто его видел. А рендриты из Дола потом дали нам знать, что он упокоился там, в никогда не остывающей земле Дола, принятый Аспидом с улыбкой на устах. Но не бойся, малыш; умирать всем приходится, просто мы стараемся об этом не думать. Жизнь в том и заключается, чтобы забывать о смерти. А такими, каким был его светлость Вальтер, рождаются очень немногие, и они будто бы не чувствуют разницы между нашим миром и иным. Не боятся. Поэтому они особенные. Рендр никогда не будет требовать от тебя прийти к нему и умереть, он взывает лишь к тем, кто к этому действительно готов и хочет этого.

— И такие, как живущие там рендриты, предсказывают будущее?

— Ну… — Валь неловко улыбнулась. — Не все. То есть…

— Ну, то есть местные жрецы ближе всех к Рендру. И к Привратнику Дола. И поэтому они предвидят по-настоящему, а не как па. Верно?

Баронесса едва сдержала смешок. Кто-то говорил ей, что Сепхинор уж слишком умён для мальчишки его лет, и она всегда была такого же мнения. Ей было с ним интереснее, чем с мужем, едва ли не с самого его рождения.

— Да, но они и сказать об этом не могут. Из Дола нет обратного пути. То есть они не имеют права передавать мирянам то, что открыл им Рендр, они как бы уже перешагнули черту. Но вообще-то, милый, у твоего отца тоже есть к этому некоторый талант. Это называется «развитая интуиция». И моя кормилица, Софи, тоже очень любила раскладывать карты, читать звёзды и линии на руках. Не помню, правда, хорошо ли ей удавалось.

— Ну, сказать «завтра у тебя что-то плохое может случиться, а равновероятно может и хорошее», я тоже могу, — усмехнулся Сепхинор. Валь покачала головой и заявила:

— Я тебя такому не учила, лорд Моррва. Надо уважать старших, а более всех — собственный род.

— Так я сам сделал выводы, — рассудил юный дворянин. — А скажи. Почему в Дол не может войти, например, войско чужеземцев, которые ничего о нём не знают?

Валь громко хмыкнула и подняла глаза к небу.

— А-а, их зажрут змеи, — догадался Сепхинор. — Там, наверное, полно змей?

— Да конечно! Там никогда не бывает снега, холмы усеяны россыпью диковинных цветов, и весь воздух поёт гимны Богу-Зверю. Чужак там подавится даже своим вдохом. И Схолий быстренько подберёт его косточки. Ты же помнишь всех богов, милый?

— Да-да. Бог-Человек Иан, Бог-Зверь Рендр, Бог-Смерть Схолий. Иан просто человек, Рендр — аспид, Схолий — козёл.

— Не козёл, а… — Валь задумалась, и Сепхинор перебил:

— Дух в чёрной сутане с головой козла.

— Да, так будет точнее.

Сепхинор почесал свой нос и сощурился от бликов солнца на воде. И мечтательно молвил:

— Посмотреть бы, как там, хоть одним глазком. Что за дивные цветы там, что за горячие ключи бьют из-под земли.

— Всегда можно посмотреть на картинах, — ответила Валь. — У нас ничем не хуже. Когда распускаются красные маки и шоколадные ромашки, растущие на склонах приморья. Или когда зацветает вереск. Когда на нашем падубе за окном высыпают красные плоды, а на городских клумбах — белые снежноцветы. Может, именно этой простоты и тихой прелести обычной природы и не хватает там, где всё наполнено яркостью чудес.

Как всегда, когда мальчик не был до конца с ней согласен, он предпочёл взять паузу и подумать об этом. А она в очередной раз восхитилась им, таким чутким и вдумчивым маленьким человеком. Иногда ей тоже приходили в голову самые странные мысли, иногда виделись дурные, жуткие сны в ночь на первое мая — ночь, когда она родилась. Родиться в Вальпургиеву ночь считалось тяжким бременем. Такая дата появления на свет навсегда накладывала отпечаток на жизнь человека, пророча ему бесчестие, грехопадение, чернокнижничество и безумие. Невзирая на благороднейшее происхождение. И должны её были назвать Генриеттой, в честь царственной родственницы, а назвали в итоге Вальпургой — в честь ужасной рендритки прошлого, что каждый год по весне выводит в леса и предгорья Змеиного Зуба всю нечисть, всех самых ядовитых змей и всех самых развратных суккубов, и устраивает с ними там пляску в свете алых, сизых и пурпурных огней. Чтобы её собственное имя всегда напоминало ей, какая судьба ей уготована, если она забудется.

И всю свою жизнь Валь упорно отдалялась как можно дальше от гнусного предназначения. Она никогда не позволяла себе ни лишнего пирожного, ни лишней праздной мысли, ни лишней минуты безделья. Труднее всего ей давалось не думать плохо о других. То и дело нет-нет да и мелькнёт что-нибудь грубое в адрес мужа, его семейства, его дружков или просто грубиянов на рынке. Но разум её никогда не переставал трудиться над собой; она взращивала в себе истинную змеиную дворянку. И даже если уже нет отца, и мать далеко, и кругом всё кажется непривычным, слишком новым, — в душе её с детства надёжно установлены постулаты праведной жизни.

Этот разговор заставил Валь припомнить, что она давно не навещала мемориал в память отца. Он тоже был обустроен на кладбище Моррва. Невзирая на рост Люпинового кладбища к юго-западу от Брендама, где принимали на захоронение всех, кладбище Моррва было предназначено только для островитян, и оттого сохранение репутации приносило как убытки, так и несомненные преимущества.

В известной мере кладбище Моррва демонстрировало равенство всех живущих пред лицом Схолия, потому что нынче скромные могилки змеиного дворянства не так уж сильно отличались от последних пристанищ островных возниц, пивоваров, рабочих, гвардейцев. И святилище Схолия, организованное под небом в глубине кладбища, было несравнимо с погребальными храмами на большой земле. Но Валь знала, что любой сородич предпочтёт это мрачное капище тененским сооружениям.

Дом Моррва ютился сбоку от прощального зала и морга при входе на кладбище, там же, где и их мастерская. День спустя своей сделки с лодками Валь впервые должна была приступить там к «настоящей» работе руками наравне с мужем и его родителями.

Она начинала свой день, как положено было змеиной леди, в пять часов утра. Полчаса на утренний туалет и ещё полчаса на утренние молитвы сменялись утренним обходом комнат и змеятника. Минут за двадцать до семи она шла будить Сепхинора, одевала его и причёсывала. И ровно в семь они дружно садились завтракать. Если бы не было Эми, Валь едва бы успевала втиснуть туда варку утренней каши; а если б даже и успевала, ей было бы жаль смотреть на то, как домочадцы пытаются со слезами на глазах прожевать её стряпню.

После этого Глен отправлялся на работу, Валь — на кухню, и ещё час она вместе с Эми занималась приготовлением еды на обед и на ужин. А потом ловила бегающего по башенному холму Сепхинора и сажала его за парту. Один день она учила его грамматике, второй — арифметике, третий — змеиным наукам о породах, ядах и музыке, четвёртый — истории, пятый — геральдике острова и этикету, шестой — литературе. А на седьмой они вместо теории занимались практикой, Валь приводила его в змеятник, и Сепхинор играл полозам уже совсем не простые мелодии на особой флейте. Они занимались до полудня, и потом Сепхинор мог ещё час бездельничать, а Валь в очередной раз должна была посетить кухню и заменить Эми, если в башне требовалось прибраться.

На обед Глен возвращался, и ещё час после него он обычно проводил в башне, в основном — болтая без умолку, реже — просто листая островные газеты. Вторая половина дня не имела чётких задач и могла быть посвящена визитам вежливости, домашнему благоустройству, послеобеденному сну или, что чаще всего, шитью. Сепхинор проводил эти часы в её компании, если не спал; он мог читать ей вслух или бубнить таблицу умножения. Валь постоянно чинила одежду своего семейства, в том числе гленовых родителей, и изредка ей удавалось начать что-то новое. Плащ для мамы, который она скроила в прошлом году, так и продолжал лежать с незавершённой вышивкой. Сохранялась призрачная надежда закончить его до её дня рождения в середине зимы, чтобы послать ей в Эдорту, но теперь…

Теперь всё послеобеденное время она была обязана посвятить работе с Моррва. Так что Сепхинор был оставлен наедине с книжкой, опечаленный разлукой, а Валь ушла в морг под руку с Гленом.

Словами не передать, с каким удовольствием семейство Моррва демонстрировало свои бессчётные умения и познания. Тут не стой, здесь угол смерти. За доски берись только в перчатках, а за черепа — только без перчаток. Саваны складывай не слева направо, а справа налево. На мертвеца смотри, а то не научишься, но не засматривайся, он же мужчина. Розмарина в раствор для обмывания клади побольше, чтобы был запах, но поменьше, чтобы не переводить. Чаю Герману принеси, но не заходи к нему, чтоб не отвлекался от резьбы.

Бегая между моргом, где орудовала леди Дала, мастерской лорда Германа и улицей, где Глен чинил скрипящий катафалк, Валь уже к шестому часу вечера почувствовала, что скоро упадёт на стол вместо покойника. Не столько потому, что работа была тяжёлой, сколько потому, что никому не могла угодить.

Кроме, разве что, Глена.

— Пошли, прогуляемся, — предложил он бодро, когда она вышла в очередной раз глотнуть воздуха. В горле скрипела мелкая пыль от опилок. А барону хоть бы что, он отдыхал пару минут уже который раз за эти полчаса. Его глубоко посаженные глаза солидарно с довольной ухмылкой тонких губ выражали удовлетворение тем, что он теперь не самый младший работник кладбища.

Прогулка — как раз то, чего Валь хотела. Она с удовольствием взяла его за локоть и положила голову ему на плечо, а он повёл её вглубь кладбища. Меж зелёных пригорков вилась подсохшая за тёплые дни дорожка. Вереск розовел, будто цветная дымка, отделяя своими зарослями разные части кладбища. В северо-восточной части, где он перемежался с рыжиной земляничного дерева, располагались самые знакомые Вальпурге места: последние пристанища родных и друзей. А сразу за ними земля шла выше и выше, вся охваченная сиреневой фатой вереска, и затем начинались скалы, за которыми следовал долгий обрыв вниз, к морю. Это кладбище и Девичья башня когда-то были северным рубежом брендамских предместий. Отсюда можно было видеть и городские стены, и засеянные поля к востоку от Летних врат. Башня перестала быть маяком, но на самом её верху до сих пор располагалась ниша для сигнального костра. А теперь разве что Глен пользовался ей, чтобы посмотреть на звёзды.

Жизнь схлынула с северной высоты над Брендамом лет тридцать назад, чтобы перебраться ближе к рыбацкому порту у посёлка Купальни и дальше, в городок Эдорта, где сейчас жила со своими родственниками леди Сепхинорис. Теперь во всей округе было по-кладбищенски тихо, зато расширяйся — не хочу, как говорится. Настоящий простор для могильного дела.

На ходу Глен сорвал веточку вереска и положил на могилу своего старшего брата Сюира. Тот умер то ли от отравления пищей, то ли от укуса неизвестной змеи. Сложнообъяснимые смерти на острове всегда объясняли укусами змей, слишком уж просто было по неосторожности стать их жертвой. Здесь также могла лежать и сестра Глена, леди Касси, но её судьба настигла её в Купальнях замужем за тамошним судовладельцем немногим после рождения ребёнка; там она и осталась.

Соседняя могилка выглядела ещё более скупо. На деревянной табличке выжженная надпись гласила «леди Мина Оллана Моррва, 1614 — 1630». Покосившись на невозмутимое лицо Глена, Валь тоже сорвала ветку вереска и воткнула её рядом с табличкой.

— Олланы всё же чаще просят похоронить себя в Эдорте, — заметила она. — Наверное, она очень любила тебя, раз хотела остаться здесь.

— Наверное, — скупо ответил Глен. Его первая жена умерла во время последней эпидемии брюшного тифа. Но в его глазах цвета старого лёна застыли не воспоминания, а просто какие-то мысли.

Валь покосилась на него, будто чувствовала, что он, невзирая на лаконичный ответ, хочет что-то сказать. И не зря — Глен поделился:

— Я женился на ней, когда мне самому было семнадцать. Вдохновился твоим отцом, который разорвал помолвку леди Сепхинорис и сражался на турнире в её честь. Эта история заводила всех мальчишек вроде меня, и мы все хотели такими быть. Но потом, когда я завоевал леди Мину, выяснилось, что я ей ничем не подхожу. Я тогда был жестковат, но и она любила со мной поругаться. Странное было время.

— Все говорят, что случай моих родителей был исключительным. Даже мама утверждала, что её научили, что любовь приходит в браке. А не до него. Сама по себе любовь без опоры клятв, обязательств и благословения семей исчезает быстро, как разлитая вода в жаркий день.

Глен тронул её плечо и улыбнулся уважительно, но как-то тоскливо.

— Мне бы не хватило выдержки прожить всю жизнь, ни разу не потеряв голову, — признался он. — Тебя-то я тоже полюбил безо всяких условностей. Всё-таки ими не заменить искренний порыв. Твои прекрасные черты, твои бумсланговые глазки, твои изогнутые брови и овальные губы… Ты само совершенство.

Валь понимающе улыбнулась в ответ, но мысленно спросила: «И мой титул, отцовская башня, приданое и имя семьи совсем никак не поспособствовали сватовству, не так ли?». Она не знала, говорят ли они об одном и том же чувстве, но, конечно, отозвалась:

— И я тебя люблю, дорогой.

«Наверное, иногда люблю. Хотя бы время от времени точно. По крайней мере, должна».

Из недавних захоронений мемориал лорду Вальтеру был единственным выточенным из камня. И то он казался сравнительно небольшим, как половик. Валь положила к нему веточку земляничного дерева и задумалась, осматриваясь.

— Я помню, что, когда мама хотела сделать для него надгробие из габбро, нам пришлось выложить кругленькую сумму в гранитной шахте далеко отсюда, где-то в Лубне, и потом ещё ждать целую вечность. Я так понимаю, большинство семей просто не имеют запала этим заниматься.

— Да, с тех пор как затопило шахту в Купальне, мы из камня ничего не делаем, — подтвердил Глен. — И это было при отце моего деда, если я не ошибаюсь.

— А у Люпинового кладбища рядом мраморная разработка…

— Она тененская. Ни один островитянин в их псарне ничего покупать не станет.

— Но как-то странно, выходит, всё кладбище становится деревянным за тем редким случаем, когда кто-то всё же будет заказывать надгробие из Лубни. И даже цветов у нас тут не растёт.

— А что ещё надо, кроме вереска?

— Хотя бы орхидеи. Я помню, они иногда цвели где-то за курятником сами по себе. Если их посадить недалеко от мастерской, можно будет предлагать их тем, кто приходит навестить могилы.

— За парочку иров, — догадался Глен. И потёр свой острый подбородок. — Да, дельная мысль.

«И бесполезная на заре осени», — подумала Валь. Больше всего её стал беспокоить вопрос гранита. Ввечеру, когда Глен сидел и поучал Сепхинора, как надо носить жабо, она отмокала в ванной комнате, в купели, и пыталась распарить гудящие мышцы. Но плотнее всего она взялась думать, можно ли деньгами, вырученными с продажи лодок, как-то вернуть камень на кладбища Моррва. Новую шахту, конечно, не откроешь, но…

Ещё несколько вечеров кряду она изучала книгу островного дворянства и искала своих знакомых среди тех, кто мог состоять в родстве с Винсами, хозяевами Лубни. И наконец отыскала: жена младшего из сыновей Хернсьюгов как раз была из Винсов.

— И ладно младший выбрал себе достойную женщину, — доверительно рассказывала ей пожилая леди Люне Финнгер Хернсьюг, — а то ведь старший захаживает к полукровке, из этих, как их… Моллинзов, которые руководят постройкой богомерзкого этого кабаре. Так захаживает, что слухи уже прожужжали все мои бедные уши, и будто бы у них там даже есть выродок; об этом я вообще думать не хочу, но разве Барнабас хоть что-нибудь толковое скажет своей бедной маме! Он только огрызается…

Сей визит вежливости Валь нанесла её семье спустя неделю после того, как навела справки. Руки её всё ещё гудели от таскания досок и работы с пилой, но она прятала их потёртость под кружевными перчатками цвета конской кости. Сепхинор возился в детской с Хельгой, дочерью младшего сына Хернсьюгов. А они с умудрённой годами леди Люне пили васильковый чай и вели степенную светскую беседу в её будуаре в брендамском особняке Хернсьюгов. Эта старушка совсем не походила на кислую леди Далу; спокойная и рассудительная, она ещё могла похвастаться длинными змеистыми косами, не седеющими, как у всех островитян, и открытостью нрава. В её компании Валь было легко и приятно.

— Хотя для всякого благородного змея сейчас непростые времена. У Винсов, хоть я и надеялась на их каменоломню, всё равно едва-едва сводятся концы с концами. Может они даже не будут устраивать большой приём на Долгую Ночь…

«Давно ли у нас праздник Долгой Ночи превышал масштаб семейного чаепития», — тоскливо подумала Валь. Здесь какая-либо ограниченность в средствах не ощущалась совершенно: тяжёлые парчовые шторы отсвечивали золотым орнаментом, как новенькие. Повсюду блестели начищенные канделябры, а зеркало высотой в человеческий рост поражало воображение. Но она не считала правильным считать чужое добро и учтиво поинтересовалась:

— Однако каменоломня в Лубне ещё работает?

— Конечно, конечно, — закивала леди Люне. — Но доходов она приносит совсем не так много, как расходов, если я, конечно, правильно поняла, что имеет в виду мой мальчик, — и она кокетливо обмахнулась веером. Будто делала вид, что к старости до сих пор ничего не понимала в мужских делах.

Валь тоже похлопала ресницами и невзначай оборонила:

— Мой муж, сэр Моррва, как раз искал гранит по сходной цене, если я правильно помню. Около дюжины плит, не меньше.

— Так это как раз то, что нужно! Чтобы рабочие не простаивали, — встрепенулась леди Люне. Но затем снова подняла глаза к потолку, будто ушла в мечты, хотя на самом деле явно уже раздумывала о том, что услышала.

Теперь главное было, чтобы всё сошлось.

На обратном пути их подвозил тот же слуга Хернсьюгов, лакей Бен, что уже помог Валь тогда, когда её нужно было подбросить из Брендама ясным вечером. Сепхинор всю дорогу сидел в экипаже вдохновлённый, но серьёзный, а потом решительно спросил:

— А когда я вырасту, я могу жениться на Хельге?

— Конечно, можешь, мой хороший. Но не спеши ей ничего обещать: когда ветер дует с моря, всё меняется, — улыбнулась ему Валь. Ей так хотелось сомкнуть веки и провалиться в сон! Однако день был ещё не закончен.

Они приехали поздно, поэтому пришлось украдкой проситься в окованную змеями сизую башенную дверь. Им открыла Эми. Ужинали они тушёным зайцем с кабачками сами по себе, без Глена. Потом Валь уложила Сепхинора под одеяло, и, закрыв за собой дверь детской, воинственно направилась в супружескую спальню, где барон нынче обитал один. Перед самым порогом Валь сделала вдох, напустила на себя благодушный вид и поскреблась.

— Это я, дорогой.

— Валь? Вы вернулись наконец? — отозвался Глен изнутри, и она заглянула к нему. Невзирая на её попытки почаще у него прибираться, в комнате всё равно чувствовался налёт холостяцкого бардака. Снятый сапог подпирал загнувшийся ковёр, а на полу прыгали вырвавшиеся на волю кормовые сверчки. Увидев их, Валь подавила очередной стон. Это Глен пытался кормить своего бушмейстера Ловчего, здоровенную гадюку толщиной с запястье леди и бойким узором из чёрных ромбов на ржавого цвета шкуре. Ловчий однажды из вежливости попробовал сверчков, и теперь барон безуспешно хотел провернуть этот трюк снова, чтобы не тратить цыплят. Полутораметровый змей висел у него на шее и плечах, терпеливо воротя нос куда-то в сторону темнеющего вечернего неба за окном. Ловчий всегда был джентльменом.

— Мы засиделись у леди Хернсьюг, — признала Валь и прошла внутрь. Затем присела на корточки и умелым движением поймала сперва одно беглое насекомое, затем — второе, и после их обоих отправила за окно. Этим она занималась едва ли не каждое утро в змеятнике на первом этаже. Поймав её укоризненный взгляд, Глен вздохнул и оставшегося сверчка тоже запустил в свободный полёт.

— Я подумал — ну, вдруг получится, — пожал он плечами и перевесил Ловчего на опору балдахина. Тот медленными кольцами принялся подниматься под потолок, на своё излюбленное лежбище.

— Ну, попытка — не пытка, но лучше делать это не в спальне, — Валь попыталась прозвучать не назидательно, а так, непритязательно. Окинув глазами вересковый холм, который отсюда было видно, как на ладони, она задержалась на огнях Брендама. До него было полчаса в седле или в экипаже, а отсюда казалось, что он буквально в двух шагах.

— А что лучше делать в спальне? — поинтересовался Глен. Шорох его босых ног приблизился, и Валь обернулась к нему. Затем положила руки ему на плечи и перешла к вороту, который принялась расстёгивать.

— Я решила, что давно не укладывала и тебя спать тоже.

— О, как это чутко с твоей стороны, — ухмыльнулся барон. Он явно не был принципиален до такой степени, чтобы отвергать нежности, и поэтому прикрыл свои латунные глаза. А Валь принялась привычно помогать ему раздеться: сняла сперва камзол, затем распахнула рубашку. И, делая вид, что не замечает его томный взор, щебетала ему о том, как прошёл её день.

— …оказывается, союз Хернсьюгов и Винсов переживает не лучшие времена, — выразительно вещала она, пока возилась с его ремнём. — Они не говорят об этом открыто, но на гранит не хватает спроса. Их младший сын, тоже твой друг, кажется, — сэр Зонен? — он хочет пристроить целую партию по оптовой цене. Я вот думаю, не поддержать ли нам Хернсьюгов, ведь с гранитом как раз можно что-то придумать?

Глен перестал ловить её взгляд и уставился прямо перед собой.

— Гранит, дай-ка подумать… Может, у них и габбро есть? Мы же могли бы заготовить из них надгробия и предложить другим семьям обновить деревянные таблички!

Валь правдоподобно округлила глаза и удивилась:

— Но Глен… ты думаешь, это сработает?

— А что бы и нет? — барон упёр руки в бока. — Сколько тебе обещали за лодки, удочки, сети и всё это барахло?

— Три сотни иров, если продать сейчас. Потом, говорят, цены могут вырасти, но… — и она внимательно посмотрела на мужа, а тот ожидаемо озвучил единственно верное решение:

— Но потом такого шанса может и не подвернуться! Вложимся сейчас, зато выиграем в перспективе, и товарищам протянем руку помощи.

Он так воодушевился этим замыслом, что, поцеловав его напоследок, Валь беспрепятственно покинула его покои. Она поднялась на второй этаж, в свою спальню.

«С семьёй может быть трудно, но нет ничего дороже неё», — учили родители.

Блаженное ослабление корсета, запах затушенных свеч. Распрямление закрученных хитрым узором локонов. Синий свет ночного неба на полу. Исступлённый шёпот молитв на сон грядущий. Шелест летучих змей и листьев падуба за окном. Одиннадцатый час на циферблате. Всё по расписанию. И пока по плану.