ГЛАВА 9

Первые два дня Джеймс ничуть не сомневался в правильности своего довольно-таки трусливого отступления. Произошедшее, конечно, нервировало его, вызывало даже некоторый стыд, но стыд не из-за утренней сцены, а из-за самого факта проведенной вместе ночи. В бегстве он нисколько не раскаивался. Признавал, правда, что оно вышло довольно позорным, особенно на фоне ничуть не смутившегося Донацио, но это был единственный верный выход из сложившейся ситуации.

По крайней мере, поначалу он искренне в это верил. А потом злосчастные сны одним махом положили конец его мнимому спокойствию.

Вообще-то он не был человеком, склонным к частым сновидениям. Сны ему снились редко, и, как правило, это были бессюжетные мимолетные картинки, о которых утром он даже не вспоминал. То же, что происходило с ним теперь, было чем-то совершенно необъяснимым и, конечно, имело прямое отношение к его недавним приключениям.

Подробности о ночных безумствах, милостиво стертые алкоголем, стали возвращаться к нему таким неожиданным путем и вызывать реакцию, на которую обычные сны явно не были способны. Он вспомнил абсолютно все: и собственную ненормальную агрессию, ненасытность, грубость, дикое желание обладать Донацио и не менее сильное стремление принадлежать ему и, самое главное, факт, что именно он был инициатором всего произошедшего. Если бы не он, Альваро, вероятно, такое бы и в голову не пришло.

Вспомнив и осознав, Джеймс столкнулся с еще более жутким испытанием. Он начал корить себя за глупость. Корить за то, что так уродливо обошелся с блондином, выставил себя перед ним безмозглым щенком, не способным отвечать за свои действия, и больше всего за то, что так некрасиво расстался с ним. На самом деле ему стоило попросить прощения за искусанное тело и за то, что втянул во все это, практически не дав выбора.

С другой стороны, он понимал, что если бы Альваро действительно хотел, он бы смог остановить его, пусть избил бы, но не дал бы произойти тому, что уже нельзя было отменить. Но он не сделал этого, и Джеймс не знал, почему. Ему вспомнилось, что в первый момент Альваро был не в восторге от его больного пыла, казалось, в любой момент мог взбеситься и втащить ему со всей силы, но все-таки сдержался и позволил наслаждаться собой, сколько душе угодно.

Иногда Джеймс ненавидел его за это. Но чем больше времени проходило, тем яснее ему становилось: даже если бы Альваро отверг его в ту ночь, он бы набросился на него в другой раз. Он бы пытался до тех пор, пока тот не был бы вынужден уступить.

За эти дни он многое осознал. И тяжелее всего ему далось принятие того, что весь тот изначальный интерес, что он испытывал к Донацио, все то раздражение и непонятная злость, так долго не дававшие ему покоя, были вовсе не признаком инстинктивной антипатии, как он думал вначале, а извращенным выражением безумного желания, которое он, наконец, смог удовлетворить в ту ночь.

С ним никогда не происходило ничего подобного; он и секс-то презирал до сих пор, считал чем-то переоцененным и недостойным внимания, а теперь каждое утро просыпался с мучительным стояком, вызванным такими грязными и сладкими снами-воспоминаниями. Он хотел Альваро так, что его достоинство ныло от одних только фантазий, связанных с ним, фантазий, которым он теперь предавался не раз в течение дня.

В конце недели он уже проклинал себя за тупость и неопытность, из-за которых вынужден был так долго страдать. Если бы он был опытнее в таких делах, то с самого начала понял бы, что втрескался в Донацио по самое «не могу», а не тешил бы себя иллюзией, что просто питает к нему неприязнь на почве излишней самоуверенности последнего.

Да и не был вовсе Альваро самоуверенным. Теперь Джеймс понимал, что это был лишь плод его воспаленного воображения. Блондин всего лишь вел себя уверенно, а, по сути, был довольно простым для своего положения. Встреть Джеймс его в каком-нибудь другом месте и не получи соответствующей информации, в жизни бы не догадался, что он глава влиятельной мафиозной семьи.

В том, что это была любовь – и очень опасная, вылезшая как будто из самого подсознания – юноша тоже не мог сомневаться. Доказательством служило хотя бы то, что он нисколько не жалел о своем мотоцикле – драгоценном детище, которое он взрастил собственными силами, обожал немалую часть жизни и так легко уничтожил по воле эмоционального хаоса, вызванного объектом его нового обожания, куда более сильного и яркого, чем все, что он испытывал до сих пор. И это был тот самый объект, которого он отверг по собственной глупости, плюнув в душу без единого колебания…

Конечно, все эти сожаления теперь не имели никакого смысла. Он испортил все, что только было можно, и теперь испуганно цеплялся за тот самый ненадежный шанс, которым сам недавно так дерзко пренебрег. Шанс, что Альваро все-таки появится в «Белом Море» в воскресенье вечером.

Как и перед гонкой, Джеймс не слишком ясно представлял, что будет делать, если все-таки увидит его там. Конечно, он очень хотел извиниться, но это было далеко не единственным его желанием. В то же время он так сильно переживал из-за того, что Альваро мог вовсе не прийти после устроенной им жалкой сцены, что думать о каких-либо удовольствиях у него просто не хватало смелости.

Всю неделю он был сам не свой, хоть и старался вести себя как обычно. Тем не менее, его состояние вскоре стало очевидно всем. Но если у Бертольдо хватало такта не дергать его лишний раз и не задавать неприятных вопросов, но Аньелло такой деликатностью отнюдь не отличался.

К пятнице Джеймс совершенно скис под гнетом мучивших его душевных терзаний, что отразилось не лучшим образом на его тренировках. Он был плох, как никогда, и, что еще хуже, скомпрометировал себя тем, что даже не злился по этому поводу, хотя обычно малейший промах вызывал в нем крайнее раздражение.

Вообще, стоит отметить, тренировки с Аньелло, несмотря на его грубые жестокие методы, быстро давали всходы. Джеймс даже не осознавал, насколько сильнее стал с тех пор, как начал работать с ним (а вот Альваро это теперь было прекрасно известно), насколько улучшилась его реакция и боевые навыки, но с Детиной это было совсем неудивительно. Это был настоящий бог рукопашного боя, и насколько бы лучше ни становился Джеймс, тот все равно бесконечно превосходил его.

Но в эту пятницу брюнет показывал себя просто отвратительно и еще и имел наглость не обращать на это особого внимания, что быстро привело Аньелло в соответствующее настроение.

- Вы только посмотрите на эту несчастную царевну! – ухмылялся он, легко проламывая защиту Джеймса. – Вы посмотрите, как она бледна, как она вздыхает и пыхтит! Девочка… Нежная дева, упавшая в этот жестокий бренный мир… - не дождавшись от Джеймса никакой реакции, даже самой крошечной вспышки гнева, Аньелло сам рассвирепел. – Что это такое, я спрашиваю?! Что с тобой не так, юнец? Ты знаешь все эти удары! Два дня назад ты прекрасно их блокировал! А что теперь?! В голове, что ли, помутилось? Моча в мозг ударила!? Отвечай!

- Отвали, - буркнул Джеймс, не поднимая глаз.

- Еще чего! Говори, что с тобой случилось! Я не позволю какой-то ерунде влиять на наши тренировки. Ненавижу тратить время впустую! Что с тобой?

- Ничего.

- Уж не влюбился ли ты, щенок?

- А если и так? – выпалил Джеймс, резко поднимая голову.

Он был уверен, что Аньелло начнет еще больше насмехаться над ним, но, как ни странно, тот, наоборот, успокоился и посмотрел на него с каким-то странным, как будто даже обеспокоенным выражением.

- Это правда?

- Отстань. Полтора часа прошло. Я валю отсюда.

Он развернулся, двинулся прочь с тренировочной площадки, уверенный в том, что Детина сейчас взбесится и крикнет ему вслед какую-нибудь угрозу. Но тот снова удивил его, не сделав и не крикнув ничего. Это было даже невероятно с учетом диковатой вспыльчивой натуры Даунтелли, но Джеймс быстро забыл об этом. Сейчас перед ним стояла задача поважнее.

Из-за всех этих волнений он даже не мог толком учиться в последнее время! Марко позволил ему устроить лабораторию в пустующей комнате на третьем этаже, где он разместил все свои инструменты и работал подолгу каждый день, по сути, все свободное время, что у него только было, но теперь даже излюбленные эксперименты как будто обернулись против него, нередко вызывая головную боль.

Встреча с Донацио постепенно становилась не просто сильным желанием, а острой необходимостью.

Субботу он пережил с большим трудом: нервничал весь день, не мог ни на чем сосредоточиться, так что даже Бертольдо, в конце концов, спросил, все ли с ним в порядке. Джеймс свел все на головную боль, которой в тот момент вообще-то не было. А в воскресенье случилось кое-что, к чему он совершенно не был готов.

Марко ни с того, ни с сего предложил ему поехать вместе с ним на скачки, которые должны были состояться на известном ипподроме за городом. Джеймса сразу это напрягло, но отказаться он не мог, так как дед редко беспокоил его, да и сейчас пригласил явно из желания его порадовать. Соревнование начиналось в два часа дня, он был уверен, что успеет к шести часам вернуться и приехать в «Белое Море». Но ошибся.

До ипподрома они добрались без всяких приключений, да и само состязание прошло строго по расписанию, но вот потом неприятности посыпались одна за другой.

Уже при выходе из конного центра Марко встретил старого знакомого, к которому очень тепло относился, и тот предложил пообедать всей компанией в кафе недалеко от ипподрома. Слинять в такой момент значило бы проявить неуважение не только к другу семьи, но и к самому Марко, и Джеймс скрепя сердце вынужден был остаться.

Обед длился около сорока минут (бесконечных, по мнению брюнета, сорока минут), а на обратном пути их ждало еще более серьезное препятствие: внушительная пробка, в которой на самом деле не было ничего удивительного, так как из-за непредвиденной трапезы они попали прямиком в час пик.

Джеймсу потребовалась вся сила духа, чтобы не показать обуревавшего его отчаяния. Само собой, он понимал, что сегодняшний вечер вовсе не был его единственным шансом. Неважно, по чьей вине встреча могла не состояться: из-за нежелания Донацио видеть его или из-за его собственных трудностей, это не имело никакого значения. Он бы раздобыл номер Альваро или даже адрес и, так или иначе, нашел бы способ связаться с ним и все обсудить, но это бы заняло время, а он не мог больше ждать.

Потребность решить все с блондином причиняла ему невероятные страдания, вызывала нетерпение, бороться с которым было совершенно бесполезно. И какой трагедией было для него то, что встреча могла накрыться не по вине обидевшегося Альваро, а из-за его собственных проблем!

Наконец, уже за семь часов они вернулись домой.

Джеймс даже не стал заходить, сказал Марко, что хочет прогуляться в город, и, не встретив никаких возражений, направился обратно к воротам, на ходу вызывая такси. Он даже не стал переодеваться; как был, в костюме, рванул на встречу с Альваро, даже не осознавая, что выглядит, как редкостный фанфарон, вздумавший произвести неизгладимое впечатление. Наверно, в какой-то степени так оно и было.

По пути снова попали в пробку и к «Белому Морю» подъехали в половине девятого. Джеймс уже даже не надеялся ни на что, просто хотел зайти и выпить чего-нибудь покрепче, просто чтобы хоть немного сбить напряжение этого бессовестного дня.

«Белое Море» оказалось очень уютным выдержанным местом с живой музыкой (на рояле в правой стороне зала играл, несомненно, выдающийся профессионал) и приятной спокойной атмосферой, вполне в стиле Донацио. Освещение было приглушенным и каким-то романтичным: в отдельных местах в воздухе переливались облака сияющей золотистой пыли, смотревшейся очень эффектно на фоне общего затемнения.

Джеймс с порога оглядел весь зал, тщательно сканируя столик за столиком, но Альваро нигде не обнаружил. Уже хотел выругаться и выйти, как вдруг заметил в дальнем конце зала длинный бар, являвшийся как бы отдельным павильоном ресторана, и там на одном из высоких стульев увидел того, с кем уже и не мечтал сегодня встретиться.

Альваро сидел к нему спиной, тоже в костюме, Джеймс не мог точно определить отсюда цвет, и беседовал о чем-то с пожилым, аристократичного вида барменом, который явно был очень расположен к своему собеседнику.

Такого облегчения Джеймс никогда в жизни не испытывал. С его плеч будто туша слона свалилась. И стало так легко, так потрясающе легко и ясно на душе, что он чуть не покачнулся от резкой смены биологического фона. Затем подошел к Альваро, молча сел на стул рядом с ним и попросил бармена принести ему то же, чем угощался блондин. Мужчина вежливо кивнул и отошел в другой конец зала выполнять заказ.