Глава 6. Лилия

Отец ждал звонка. Он ждал его весь вечер, затем все утро. Не дождавшись ушел, вернулся вечером, снова — пьяным. Обычно пьяным он становился еще смурнее, чем обычно, но сегодня он лучился счастьем. 

— Он позвонил! — радостно провозгласил отец. — Он позвонил мне! Дочка, ты выходишь замуж! 

Словно ничего радостнее в нашей жизни не могло произойти, словно он ждал этого момента всю жизнь. 

— Ты мог бы просто работать, — разочарованно покачала я головой. — У тебя же не получается делать большие деньги. А нам для жизни не нужно много. Ты мог бы работать, я могла бы пойти на работу… 

— Женщины в нашей семье не работали и работать не будут! — горло провозгласил отец. 

Сегодня он общался только лишь восклицательными знаками. Прошел мимо меня на кухню, обдав запахом алкоголя, сел за стол. 

— Я лучше бы работала. 

Сказала тихо, но отец услышал. 

— Не позорь меня! Хватит того… — отец замялся, подбирая слова, — что ты девкой родилась. Трех после тебя твоя мать сбросила, не доносив. Все трое мальчики были. Они не выжили, ты выжила. Несправедливо, так хоть не позорь, живи по правилам. 

Я проглотила обиду. Подумала о матери, которая беременела раз за разом, на задворках цивилизации, без нормальной медицины. Я этого не знала и не помнила — маленькая была. Наверное эти беременности и подточили ее и без того хрупкое здоровье. 

— Отец… 

— Хватит! — крикнул он. — Другая бы радовалась, за самого Муратова замуж идет, нет же… разбаловал вконец! А все книги твои, книги! 

За каждую книгу мне приходилось сражаться. Отец почти не общался со мной, но то, что я читаю, инспектировал. Как я выпрашивала эти книги, унижалась… ни одна из них не досталась мне просто, каждую я ценила, берегла и не по разу перечитывала. 

Отец встал так резко, что опрокинул стул. Открывал все шкафчики на кухне, пока не нашел мусорные пакеты. Прошел в комнату. И принялся складывать в мешки мои бесценные книги, единственных моих друзей одну за другой. 

— Пожалуйста! 

Получилось три мешка. Я глотала слезы, отец вышел в подъезд, я слышала, как лязгает крышка мусоропровода. Вернулся. Снова за стол сел, даже руки не помыв. 

— Накрывай.

Я накрыла. В первую очередь я была послушной дочерью. Голову склонила, чтобы слез не видел, не разозлился еще сильнее. Дождалась, пока доест, убрала все и посуду помыла. Затем ушла к себе. 

Для старухи, что воспитывала меня несколько лет величайшим грехом было лежать. Она вдолбила это в меня намертво, на всю жизнь. Кровать была для того, чтобы спать. Утром проснулась, заправила, да так, чтобы не единой морщинки, и потом только переделав все дела ночью можно было лечь. Старуха умерла давно, а я все так же следовала ее правилам.

Но сейчас я была сломлена. Пуста. Я рухнула на постель, хотя до сна было еще долго. Прямо на нерасправленную, поверх пледа, в верхней одежде. Старуха, если бы не успела умереть к этому времени, увидев это умерла бы точно. Мне было все равно. Моя жизнь потеряла всякий смысл. 

Я целиком и полностью зависела от отца, но только сейчас я стала понимать, что была свободна. Пусть немножко, но свободна. Отцу большую часть времени было безразлично мое существование, главное, чтобы я соблюдала правила. Я вела себя тихо, готовила еду, драила квартиру, сидела безвылазно, да… но никто не посягал на мое тело, время и мысли. У меня была тишина знакомых комнат, мои мысли, мои книги. Это наполняло мое существование, но даже от этого мне придется отказаться. 

Я не плакала. Я просто лежала и смотрела в потолок, слушая, как по квартире ходит отец, затем дверь за ним хлопнула — ушел. Я не заметила, как уснула, а проснулась только на рассвете. 

Тем днем, совершенно без предупреждения, да и не было у меня телефона, ко мне пришли портные. Целых три швеи на одну меня. Они прикладывали ко мне то сантиметровую ленту, то отрезы ткани, переговаривались тихо, а я стояла словно кукла и ждала. 

— За три дня сошьем, — успокоила меня одна. — Не переживайте, поспеем до свадьбы. 

— А когда она? — удивилась я. 

— Так пять дней осталось, — огорошили меня в ответ. 

Даже этого мне никто не сказал. Отец почти не появлялся дома, я совсем перестала есть —  еда в горло не лезла. Однажды пришла Регина, наверное родители отправили ее меня поддержать, но я через дверь сказала ей, что простужена. Собрала свои немногочисленные вещи — скоро мне переезжать. Погладила пустую книжную полку, словно извиняясь. Драгоценности своей мамы спрятала в кулек со швейными принадлежностями и принялась ждать. 

Через три дня за мной пришли не знакомые уже швеи. Высокая женщина. Мне было неловко, что я не помнила, как ее зовут, но спросить я не решилась. 

— Пойдем. Оставшиеся ночи ты проведешь в моем доме. 

Я взяла свободна сумку и покорно пошла за ней. Во дворе дома нас ждал большой автомобиль, за рулем молчаливый водитель. Дом этой женщины был роскошен и ухожен, каждая вещь на своем месте. Я чувствовала себя нищей родственницей, хотя по сути таковой и являлась. 

— Ешь, — наставляла меня Фарида. Из чужих разговоров я все же поняла, как ее зовут. — Ешь, в тебе кожа да кости, а тебе еще детей рожать. 

Я давилась и ела. В этом красивом доме я растеряла все остатки своей воли. Мягкая большая кровать не располагала ко сну, я ворочалась до утра и проснулась с синяками под глазами. В последнюю ночь перед свадьбой выспаться тоже не удалось. 

Дом наполнился незнакомыми мне женщинами — наверное, родственницы Муратова. Ночь перед свадьбой положено проводить с близкими и подругами, а у меня никого. Даже Регину не позвать — нет у меня телефона. 

Старуха, засев в углу с шитьем завела песню. Грустную, до мурашек, старческий голос дребезжал, и мне только тогда, в тот момент стало по настоящему жаль себя. Руки мои покрыли рисунками из хны. Незнакомых женщин нисколько не волновала моя судьба, они разговаривали, иногда смеялись, обсуждали кого-то. 

Ночь хны по традициям положено было проводить в слезах — девушка покидала отчий дом. Плакать за меня было некому. Когда с моими руками было покончено, я села к окну, и оплакала себя сама, позволив одну единственную слезинку.