Глава 2

Договорить он не успел. Не, может, и успел, но где-то там. То есть я даже знала где – в моей театральной гримерке. Вот только меня там уже не было.

Я сидела на дне глубокого глинистого оврага, по дну которого тек мутный ручеек. В этом ручейке я и сидела. В своем шикарном синем платье с атласной юбкой. Еще совсем недавно белой.

Смешно, но я совсем не испугалась. То ли мозг счел происходящее сном, то ли вообще решил самоустраниться от анализирования подобной пурги. Зато я очень сильно разозлилась. Вскочила на ноги, поскользнулась на долбаной глине, снова шмякнулась, добавив разнообразия в цвета моего наряда, опять встала, надежно расставив ноги, и заорала:

– Эй, ты, дебил грохнутый! Иди сюда, договор почитаем! А потом ты его жрать будешь, чтоб врагам не достался!

Я как бы уже понимала, что ору зря, что дебил на самом деле остался в гримерке, но мне нужно было на ком-то выплеснуть злость. И надо же, меня этот кто-то услышал. В смысле, не тот, который там, а совсем другой, который подъехал на белом коне. Ну конечно, чтобы ко мне – да не на белом! Я бы с таким и говорить не стала. Не, все равно стала бы, мне очень хотелось узнать, почему я барахтаюсь в глине вместо того, чтобы переодеться и поехать домой. Не на коне, на моем стареньком верном «меганчике». И даже не на белом – на синем. Между прочим, один-ноль в мою пользу: синих коней не бывает. Ну да ладно, это просто у меня в голове опять началась кутерьма из-за белой лошади. А скорее, из-за ее всадника, одетого, как наши актеры из «Пронзенного сердца»: ботфорты, бархатный плащ свекольного цвета, вот только на голове не треуголка, а широкополая шляпа, похожая на мушкетерскую, только без перьев. Синяя, как любимый «Меган» и платье, чем сразу заслужила мое расположение. Впрочем, ее хозяин, хоть и не был синим – в этом и ему, и мне, считаю, повезло, – впечатление производил еще круче. Длинные темные брови, сведенные у переносицы прямого, тонко очерченного носа, темные же, не густые, но чертовски привлекательные усы и короткая борода… А самое главное – глаза. Мне не виден был их цвет, но казалось, что они сами светятся из-под сдвинутых бровей. Правда, свет был не особенно добрым. Ах, да! На вид моему брутальному спасителю было чуть больше тридцати. Очень хороший возраст!

А вот спасителем я его назвать поспешила…

– Ты кто? – надменно, если не брезгливо, выкрикнул всадник. – Служанка его подвеличества?

– Его под кого?.. – переспросила я.

– Его подвеличества гилена Вилеона, – теперь уже пафосно выдал хрен на коне. И снова скривился: – А ты не беглянка?

– Побегаешь тут, – буркнула я, опять едва не поскользнувшись. Вновь разозлилась и стала настоящей собой – сильной и гордой.

– Сам-то не из цирка сбежал? Или если шляпу надел, можно порядочных дам оскорблять?

– А где тут у нас порядочные дамы? – повел туда-сюда головой брутальный хрен.

– Вот кого здесь точно нет, – сказала я, – так это порядочных кавалеров. Мог бы ради приличия сначала выбраться помочь.

– А потом? – усмехнулся этот, в «мегановской» шляпе.

– Чего потом?

– Вот и я спрашиваю: потом-то что?.. Сначала я помогаю укравшей хозяйское платье замарашке, а чем она потом мне за это отплатит? Платьем? Слишком грязное. Собой? Еще не чище. И думаю, во всех смыслах.

– Ну ты, думатель, – взъярилась я, – скачи думать в другое место! Я знаю одно, там о-очень хорошо думается! Подсказать?

– Как ты себе позволяешь так со мной разговаривать?! – взъярился в ответ и мой собеседник. – Да ты хоть знаешь, кто я такой?!

– Знаю, – ответила я. – Неотесанный хрен на белой лошади. Скачи давай, не зли меня еще больше!

– А ведь я могу и сдать тебя, куда следует, – процедил сквозь очень ровные и белые зубы хрен. – За кражу платья, за оскорбление ветви гилена…

– К-кого?.. – подавилась я смехом. – Ветви?.. Да ты больше чем на сучок не тянешь! – И я не в состоянии больше сдерживаться, заржала так, что испугала лошадь.

Она тоже заржала, встала на дыбы, едва не сбросив сучка в шляпе, и скакнула в сторону, выбив из-под копыт комья земли с травой, один из которых небольно шлепнул меня по груди.

– Считай, повезло, что я не захотел руки пачкать! – донеслось уже издали.

– Ты мое о себе мнение испачкал, – проворчала я под нос. – А я уже чуть было не влюбилась.

– Любовь – это прекрасное чувство! – пропищал вдруг кто-то мелодичным тоненьким голоском. Причем шел он как будто у меня из груди.

А вот тут-то мне и стало вдруг страшно. Это что же, я сама с собой разговариваю? Меня что, тот псих в черном плаще заразил? А вообще, сумасшествием разве можно заразиться? Получается, да. Или тот его дурацкий договор, тохус с антрактом, был посыпан чем-то таким, что меня вот так крепко вставило?.. Ага, вот это больше похоже на правду. Все это просто-напросто глюк: и овраг, и конь белый под конем в шляпе, и… Я опустила глаза… И вот эта зеленая бабочка с человеческим лицом, прилепившаяся к моей груди прямо напротив сердца, – тоже, разумеется, глюк. Ишь как моргает, жалобно так, большущими синими глазками! А какие у нее волосики беленькие, пушистенькие – прям одуванчик. О! Да у нее и ручки как у человека, с пальчиками! И ножки в серебристых крохотных туфельках! Красивый глюк, такие я согласна смотреть. В меру, разумеется. Но молча пялиться на гибрида девочки и бабочки было скучно, и я решила, что если поговорю с глюком, хуже никому не сделаю. Тем более я уже с одним невоспитанным глюком разговаривала – и ничего.

Короче, я спросила у бабочки:

– Ты кто?

– Твоя фейона, – мелодично пропищал глюк.

– Прям вот моя-моя? Фиона – это что, супербабочка?

– Твоя-твоя! Но не фиона, а фейона. Нас когда-то называли маленькими феями… Но теперь я твоя, и ты тоже практически фея.

Вопросов у меня возникло сразу несколько. На время я даже решила не думать о глюке – так вдруг стало интересно. И я принялась удовлетворять любопытство. Начала с того, с чего начинают беседу приличные люди. Ну и феи, наверное, тоже. Я представилась. А поскольку дело приняло фантасмагорический оборот, я решила, что пусть все это будет как бы спектаклем с моим участием. И раз так, то и назвалась я последним сценическим именем:

– Меня зовут Анели. Можно Анель. А у тебя есть имя?

– Ага.

– Скажешь? – улыбнулась я.

– Ага, – повторила фейона.

– Ну так скажи.

– Ага.

– Тебя что, заело? – нахмурилась я. Вот ведь гадство, и этот глюк оказался бракованным!

– Меня не заело, меня так зовут, – с обиженными нотками в голосе произнесла зеленая бабочка.

– Ага?

– Ага!

– Ладно, допустим, – надоело мне это агуканье. – Но я тебя буду звать Агашей, чтоб не запутаться, когда просто ага, а когда ты.

– Хорошо! – захлопала феечка в малюсенькие ладошки. – Мне нравится! Ты Анель, а я Агаша.

– Ага… То есть, тьфу, да, очень мило. А теперь объясни, откуда ты взялась?

Агаша тяжело вздохнула.

– Когда-то нас было много, целое царство. А потом… ты знаешь, я потом тебе расскажу, что потом, а то буду долго плакать, а ты и так мокрая. Скажу только, что нас осталось очень мало. Совсем. А знаешь, как плохо быть на всем свете совсем-совсем одной?

– Знаю, – выдохнула я. Еще бы мне не знать. У меня, кроме Александры, ни одного близкого человека на всей Земле не было. А родных – вообще ноль. Пыталась пару раз с парнями… Ну, вроде как сблизиться, создать что-то вроде семьи, или даже не вроде… Только один быстро смылся, а второго я сама чуть в унитаз не смыла. Г… потому что натуральное. Только очень большое. Потому и не смыла, не поместился. Повезло, ограничился пендалем в зад. Но качественным.

– Значит, и ты одна? – вырвал меня из невеселых воспоминаний голосок Агаши. – У тебя нет семьи?

– Нет, – буркнула я.

– Не обижайся, я очень хорошо понимаю, как это… без семьи… – Фейона произнесла это с такой отчетливой болью, что не поверить в ее искренность было невозможно. А потом она выдохнула: – Но ведь теперь у тебя есть я!

– Вот, – охрипшим почему-то голосом сказала я и подняла палец. – Вопрос намбер ван! Почему ты так упорно твердишь, что ты моя, что ты у меня? Ты приклеилась, что ли? Я имею в виду буквально. Так давай отмочим. Вода, правда, грязная…

– Нет, я не приклеилась, – взмахнула вдруг зелеными крылышками Агаша, сделала круг над моей головой и снова уселась на грудь. – Но у нас было… есть древнее поверье: если тебя отбросит копытом белого коня на сердце человеку, то ты становишься феей этого человека – исполняешь веления его сердца.

– Любые-любые? – ахнула я.

– В разумных пределах. Положить Ирону на Курону я, конечно, не смогу. Или сделать глупого умным. Да! Еще я не могу никого заставить полюбить или разлюбить…

– А зачем… Ирону на Курону?.. – почувствовала я, что краснею.

– Вот и я думаю, незачем, – засмеялась заливистым колокольчиком Фейона. – У тебя же нет такого веления сердца?

– Можешь мне поверить, – приложила я руку туда, где сидела Агаша – та едва успела вспорхнуть. А потом меня одолели сомнения. – Слушай, Ага, а ты ничего с поверьем не попутала? Прям вот копытом белого коня на сердце?..

– Прям копытом, – вздохнула фейона. – Между прочим больно.

– И что, до тебя имелись прецеденты?

– Не знаю. Я же одна-одинешенька, спросить не у кого.

– А откуда тогда знаешь о поверье? – прищурилась я.

– Память предков, – торжественно отчеканила Агаша. – Мы же все-таки магические существа.

– И ты говоришь, что я теперь благодаря тебе тоже типа волшебница?

– Ага. В смысле, Анель… То есть да, разумеется! Что ты желаешь?

– А ты не догадываешься?

– Может… умыться?..

– А что, у меня и лицо грязное? – вспыхнула я, что называется, до корней волос. Нет-нет-нет, только не это! Неужели хрен на коне говорил о замарашке буквально, имея в виду не только платье?!

– Еще какое! – радостно ответила феечка, и я увидела вдруг рядом с собой в воздухе свое отражение.

– А-аа!!! – от увиденного я сделала фейспалм, поскользнулась и в очередной раз приняла грязевые ванны. А потом встала на четвереньки и завыла: – Мы-ыыться! Срочно хочу-уу мы-ыыться!

Ручеек тут же стал расширяться, словно ниже по течению сделали запруду. Вода прибывала очень быстро, и скоро я уже стояла в ней по пояс. При этом она стала куда теплей, чем была изначально, и сделалась кристально чистой. Раскинув руки, я с наслаждением плюхнулась в нее плашмя. Набарахтавшись вволю, я подумала, что купаться в одежде не слишком эффективно, к тому же эту самую одежду тоже не мешало простирнуть. Отдельно от тела. Но я вспомнила, что возле обжитого уже мной оврага имеют привычку разъезжать брутальные хрены на белых конях, а потому попросила Агашу:

– Ты не могла бы посмотреть, не едет ли кто сюда? Или не идет ли?

– Тех, кто летит или ползет смотреть? – уточнила фейона.

– Если это люди, то да.

– И что потом с ними делать? Убивать?

Я аж в воду с головой окунулась. Отплевываясь вынырнула и набросилась на фею:

– Ты что, охренела? Еще раз такое скажешь – лети другую лошадь искать. Копыто, в смысле, чтоб отбросило куда подальше. Тоже мне, убийца малолетняя!

– Вообще-то мне сто девяносто три года, – обиженно сказала Агаша. – И можно было спокойно сказать, а не ругаться. Мы нежные создания, ругань нас ранит.

– Нежные?! – чуть было снова не ушла я под воду. – Убить – что плюнуть, а вот ругаться – как это гадко!..

– Прости, – смутилась фейона. – Я больше не буду. Просто я еще к тебе не привыкла. Но ты не сказала, что делать с людьми. Может, тогда их…

– Нет! – закричала я. – С ними ничего делать не надо! Нужно просто сказать о них мне. Заранее сказать, чтобы я успела одеться. Потому что сейчас мое сердце желает раздеться, помыться и постирать одежду.

– Сердце? – переспросила, округлив глазенки, Агаша. – Буквально?

– Тьфу на тебя, – принялась я стягивать платье.