3

Есть такая легенда - о птице, что поёт лишь один раз за всю жизнь, но зато прекраснее всех на свете...

Однажды она покидает свое гнездо и летит искать куст терновника и не успокоится, пока не найдёт...

Среди колючих ветвей запевает она песню и бросается грудью на самый длинный, самый острый шип. И, возвышаясь над несказанной мукой,

так поет, умирая, что этой ликующей песне позавидовали бы и жаворонок, и соловей...

Единственная, несравненная песнь, и достаётся она ценою жизни...

Но весь мир замирает, прислушиваясь, и сам Бог улыбается в небесах...

Ибо все лучшее покупается лишь ценою великого страдания....

По крайней мере, так говорит легенда.....

(с) Поющие в терновнике

– Мы смогли восстановить недостающий фрагмент видео.

Дарив резко распахнул дверь веранды, и Джая тут же встала в стойку, оскалилась. Я положила ей на спину руку, нежно поглаживая шерстку.

– Тихо, моя девочка, спокойно. Все хорошо.

Она повела ушами и нехотя, грузно улеглась у моих ног, лениво откинула голову назад, снова вылизывая свою массивную лапу, но не забывая поглядывать зеленым глазом на Дарива.

– Никогда не врывайся так, Дарив. Она могла тебя разорвать в считанные секунды.

– Простите, – склонил голову и тут же поднял, – я просто был обязан вам это показать. Предварительно восстановленный фрагмент.

Он сделал шаг ко мне, и Джая злобно рыкнула.

– Тихо…тихо, малышка. Это свой. Ему можно подойти.

Продолжая поглаживать тигрицу, заставляя ее расслабиться и подпустить мужчину, протянуть мне смартфон.

– Смотрите, начиная с 44 минуты. – он наклонился и повел пальцем по экрану. – Вот здесь за кустами внедорожник. Его вырезали, и ни на одной из записей его или нет, или совершенно невидно. Фары выключены. Отсвечивает только блик на бампере. И то… единожды. Когда машина Тамерлана выхватила бампер в темноте. Вот здесь, я снял для вас, как мы увеличили разрешение, и теперь явно видно, что внедорожник стоит в кустах. Вот его очертания. Теперь смотрите запись с другой камеры. Этот же внедорожник едет по трассе за час перед происшествием. Вот он сворачивает на просёлочную дорогу. Потом он сделал петлю в поселке, выехал через лесополосу и спрятался в кустах.

– Это значит, они поджидали Хана? Это ты мне хочешь сказать?

– Скорее всего, именно из него была обстреляна машина. Кадры, где это происходит, восстановить не удалось. Помните заключение экспертов? Стреляли по колесам.

– Целью было не убить…, – тихо сказала я.

– Возможно. И еще… вот здесь запись с камер уже за городом. Эта же машина останавливается на заправке. Все бы ничего, но, если увеличить кадр. Вот здесь, видите – это следы от пуль. Скорее всего, Хан отстреливался. Я уже послал людей изъять гильзы и сравнить входные отверстия от пуль.

Я внимательно смотрела на джип, чувствуя, как ярость, ненависть и надежда поднимаются изнутри в адском коктейле. Мы найдем этого человека, и я лично заставлю его пожалеть о каждом выстреле.

– Что по номерам?

– По номерам джип принадлежит некоему Артему Свиридову.

– И где он сейчас?

Дарив самодовольно усмехнулся.

– Он и его шлюшка, с которой мы его вытащили из постели, сейчас по дороге в одно укромное тихое место, где обычно всегда говорят правду.

– Я хочу попасть в это место.

Дарив выпрямился и спрятал сотовый в карман.

– Не уверен, что там подходящая атмосфера для моей госпожи.

Голову склонил и больше не смотрит на меня.

– Их надо заставить говорить. Не думаю, что вам стоит на это смотреть. У нас… свои методы. Не совсем гуманные и не совсем чистые.

Я прекратила гладить Джаю и встала с кресла. Подошла к Дариву. Сейчас я видела только его седоватую макушку, так как он наклонился вперед и смотрел в пол.

– Посмотри на меня. Мне в глаза.

Он медленно поднял голову и с огромным трудом заставил себя смотреть на меня. Запрет Хана действовал до сих пор. Запрет пялиться на его жену дольше, чем несколько секунд.

– Я не держу тебя здесь для того, чтобы ты думал за меня. Ты здесь, чтобы охранять и выполнять мои указания, указания Батыра, а не думать, что мне стоит делать, а что нет. Я хочу слышать, что говорит этот человек. И мне все равно, какими способами вы заставите его говорить.

***

Мне не нужно было носить оружие, держать рядом пистолет, ставить охрану возле своей комнаты. У меня была она. Моя полуслепая девочка, готовая сожрать любого, кто просто повысит голос или изменит тон в моем присутствии.

Она могла часами охранять Лана младшего, спать у его кроватки или сидеть и не подпускать никого, даже няню, при этом развлекать малыша, играть с ним, позволять таскать себя за усы и за уши, вылизывать всего с ног до головы.

Я знала, что Джая отдаст за меня жизнь, если потребуется… и теперь понимала, как горевал Тамерлан, когда погибла Киара. Но вернуть назад ничего нельзя. Когда он вернется, то полюбит и Джаю… ее невозможно не любить.

Тамерлан… Одно его имя заставляло сердце больно сжиматься, стонать и кровоточить от боли. И ни на секунду не становилось легче, не стиралось, не забывалось. Когда ехала в машине, от волнения дрожали руки. Первая зацепка за год поисков. За целый год разбитых надежд и истрепанной в лохмотья веры в то, что он жив и что я не питаюсь ложными надеждами, не схожу с ума.

Посмотрела в окно, на мелькающие за окном деревья с изумрудной листвой, на просвечивающие клочки неба. Как много я бы отдала, чтобы смотреть на это небо вместе с тобой, любимый, чтобы трогать эту листву или видеть красную розу в твоих грубых пальцах.

Я всегда думала, что страдания причиняет ненависть, боль, злоба, но как же я ошибалась. Самые сильные и невыносимые страдания причиняет любовь. Ненависть ничтожно мала перед ней, как жалкая, испуганная, злобная старуха, готовая нападать, чтобы защищаться… любовь рядом с ней, как самое настоящее чудовище, пугающее своими размерами, силой и мощью, удерживающая на цепях, словно своих верных псин: ненависть, ярость, злость.

Можно прекратить ненавидеть… но прекратить любить невозможно.

– Дарив, у нас проблема. Машину обстреляли. Убит водитель, двое наших ранены. Объект при смерти. До больницы не довезем.

Я вскинулась и подалась вперед. Рация затрещала и включилась снова.

– Слышишь, Дарив. Нас обстреляли.

– Твою ж…

Я схватила его за плечо.

– Это далеко?

– Нет, в нескольких километрах отсюда. Но… вам туда нельзя.

– Кто сказал? – смерила Дарива грозным взглядом, а сама трясусь от отчаяния. Только не сейчас. Пожалуйста. Не сейчааас, когда я приблизилась к истине хотя бы на полшага.

– Там… мертвецы, там кровь. Это место не для женщины.

– Запомни раз и навсегда, Дарив — я не женщина. Я Ангаахай Дугур-Намаева. Твоя госпожа. И я буду решать, куда мне можно, а куда нельзя. Быстро разворачивайся и вези меня к этому человеку, и молись, чтоб он остался жив, – потом приблизилась к Дариву так, что наши лбы почти соприкоснулись, – или я тебя вышвырну на улицу… потому что ты не предусмотрел такой исход событий и не удвоил охрану нашего единственного свидетеля. Свидетеля, на поиски которого ушел целый год! Год моей жизни!

– Я понял… вы правы. Приму любое наказание.

Откинулась на кресло, тяжело дыша и сжимая пальцы в кулаки. Боже, молю тебя, пусть он будет жив и даст мне хотя бы немного надежды, хотя бы каплю, крошку, пылинку. За что-то уцепиться. Чтобы иметь силы жить дальше.

Я выскочила из машины, не обращая внимание на крики Дарива, на его резкие приказы оцепить территорию, не подпускать ко мне никого даже на несколько метров.

Трупы уже накрыли простынями, раненных охранников положили в траву в ожидании неотложной помощи. Я бросилась к парню и девушке, лежащим у обочины. Упала перед ним на колени, стараясь не смотреть в развороченные раны на животе.

– Скажи…скажи мне, где Хан? Это ведь был ты? Ты поджидал его в кустах? Ты обстрелял его машину? Ты! А потом? Что ты с ним сделал потом? Отвечай!

– Оля…О…ля.

Я повернулась к девушке – ее широко распахнутые глаза смотрели в небо. Голова неестественно вывернута, как и ноги.

– Она мертва. Те, на кого ты работал, предали тебя. Вместо того, чтобы спасти, они предпочли тебя убить. Тебя и твою девушку. Скажи мне, кто это… Скажи, и я отомщу им за тебя. Обещаю!

Парень закатил глаза и захрипел.

– Нет. Нет-нет-нет. Не умирай. Не сейчас. Скажи мне… скажи, где Тамерлан. Он ведь жив. Ты же его видел, да? Вы увезли его? А там был кто-то другой! Скажиии! – я трясла его за плечи, пачкаясь кровью, теряя самообладание.

Парень меня не слышал, он агонизировал, дергаясь всем телом. Дарив попытался меня поднять с колен, оттащить от умирающего.

– Он вам уже ничего не скажет. Это конец.

Я позволила себя поднять, но не могла замолчать… смотрела на свою последнюю надежду, на то, как она истекает кровью у моих ног, как умирает в страшных мучениях, и готова была зарыдать от отчаяния.

– Скажи! Я заставлю их заплатить за вашу смерть! Я прикажу похоронить вас обоих по-человечески. Скажиииии!

– Тур..га..уд – губы умирающего зашевелились, и я наклонилась к нему, оттолкнув руки Дарива.

– Что? Что ты сказал? Повтори!

– Он бредит.

– Заткнись! – упала на колени снова, наклонилась к самому уху умирающего.

– Тур…га…уд. – повторил опять странное слово и закашлялся, захлебнулся, из его рта пошла кровавая пена, и он застыл, взгляд замер где-то в одной точке над моей головой.

Я поднялась с колен, дрожа всем телом и глядя на Дарива.

– Что такое «тургауд»? Это монгольское слово?

Он пожал плечами.

– Да… но, скорее всего, это предсмертный бред.

– Нет… это не бред, – тихо сказала я, переступила через тело и пошла к машине.

Я не спала ночами, изучая что такое тургауд… На первый взгляд это и мне показалось бредом. Какое-то непонятное слово. Его не было в словарях и переводчиках. Но я нашла его значение в интернете.

«Тургауды стали боевой элитой. От монгольского турхаг («большой»), их в тумэне кэшика было аж 80% или 8 000 сабель. Днем было больше всего забот и передвижений правителей и членов их семей. Семьи чингизидов были большие, каждого охраняли свои тургауды.

Вторая причина того, что в тумэне кэшика почти все были тургаудами, в их боевом применении. Тургауды не только прикрывали ставку чингизида, но и были последним резервом правителей Монгольской империи на поле боя».*1

Это могло означать, что угодно. Например, то, что какая-то группировка с таким названием могла уничтожить этого Артема, и он пытался нам указать на них. Но Дарив утверждал, что такой группировки нет. Как и дед. Если только не появилась буквально в течение нескольких дней.

– Ты зря мучаешься, Птичка. Пойми, это монгольское слово, и оно могло означать что угодно.

Дед уже чувствовал себя намного лучше и держал внука на коленях, периодически напевая ему какие-то песенки и весело кивая головой из стороны в сторону. Малыш улыбался ему всеми своими шестью зубами и тянул деда за бороду и усы.

– Этим словом назывались боевые псы Чингизхана.

Дед пожал плечами и ущипнул Лана за животик – мальчик весело засмеялся.

– Ублюдок, которого пристрелили, мог так назвать своих убийц.

– Вы сказали, что группировки с таким названием не существует.

– Верно. Но слово-то существует.

– Откуда русскому знать это слово?

– Почем я знаю? Слышал где-то.

– Но где?

Я в отчаянии заломила руки. Словно топчусь на месте, по раскаленным углям, сжигая ноги до мяса, и ничего не могу сделать. И никто не протягивает мне руку, чтобы вытащить меня отсюда.

– Где угодно. По телевизору. Да, Лан, да, мой внук, мой воин, мой дракон!

– Нет… здесь есть что-то еще. Что-то важное. Он смотрел на меня, он пытался мне рассказать. Нужно еще раз проверить всех, кто мог желать смерти моему мужу.

Дед мрачно усмехнулся.

– Их так много, что тебе жизни не хватит. Основных мы всех прошерстили. Список из двадцати трех человек. Десятерых прикопали в самых разных местах только за то, что подумывали о смерти моего внука. Этого мало? Кого еще казнить, чтоб ты успокоилась? Ты должна жить дальше. Вся империя у твоих ног. За это время ты взлетела так высоко, что даже мне страшно смотреть на эту высоту. Хватит страдать… во всем хороша мера.

– Я держусь на голой вере, что он жив… – посмотрела в глаза старику и почувствовала, как больно саднит в груди, – живу, потому что ищу его, и это дает мне силы. Если умрет эта вера, и я умру, понимаете? Умру!

Дед поставил Тамерлана на ножки, придерживая под руками и тихо сказал:

– Тебе нельзя умирать. Ты мать Тамерлана Дугур-Намаева! Ты должна вырастить моего правнука и сделать его царем всей империи! Ты права не имеешь умирать! На! Забери своего сына! Начни вспоминать, что ты не только жена, а еще и мать! Утешься в ребенке! Хватит! С сегодняшнего дня я не хочу и не стану принимать участия в поисках призрака только в угоду тебе! Будешь упрямится – отлучу от дел! Довольно сходить с ума и сводить всех вокруг! Я поставил на уши кого только можно! И поверь, если я считаю, что мой внук мертв – значит, он мёртв! Иначе я бы вывернул этот мир наизнанку и нашел его!

Я даже не пошевелилась, продолжая смотреть в узкие глаза деда, а потом процедила сквозь зубы:

– А я выверну изнанку этого мира и найду! Мне плевать на вашу империю. Можете отлучать! Я никогда не перестану его искать!

Взяла сына на руки и вышла из комнаты Батыра. Едва закрылась дверь, как из глаз потекли слезы от отчаяния, захотелось упасть на колени и завыть, заскулить так, чтоб стены проклятого дома содрогнулись, чтоб голуби выпорхнули из своих гнезд и забили крыльями от тоски. Все рушится, ускользает из пальцев. Всякая надежда превращается в тлен, в ничто, в песок… Может быть, я, и правда, сошла с ума? Может быть, он мертв, а я… я просто оставляю себе возможность не знать об этом. Ведь это так просто. Не знать.

Зашла в спальню, прижимая малыша к груди, укачивая и напевая ему колыбельную… Старую, старую колыбельную. Ее пела мне мама Света. А бабушка пела им обеим – Свете и моей маме.

Баю-баюшки-баю

Не ложися на краю,

Придет серенький волчок,

Схватит Лана за бочок.

Баю-бай, Баю-бай, спи сыночек засыпай…

(с) Народная

Маленькие раскосые голубые глазки медленно закрывались, прятались под тонкими веками и пушистыми ресницами. Мой нежный мальчик, любовь моя вечная. Такая щемящая, такая удушающе сильная и необъятная, что мне кажется, я вся пропитана ею. Как же я хочу, чтобы твой папа видел, как сильно ты на него похож. Как две капли воды, как маленькая копия с точностью до родинки на спине. Ни одно ДНК не нужно, чтобы увидеть, чей ты сын. Ни одна проверка. Достаточно взгляда… Тот же нос, упрямо поджатые губы, разрез глаз. И дубляж каждого пятнышка на теле. Мини карта родинок своего отца.

Уложила малыша в кроватку и вернулась к компьютеру. Монгольские сайты, новости, сплетни. Сколько я их пересмотрела, сколько информации проанализировала, выписывая на бумажку разные данные. Мне казалось, я взорвусь от них, казалось, что за этот год я превратилась в старуху.

Уже хотела закрыть одно из окон, как заметила баннер со свежей новостью.

«Сегодня утром в степи были обнаружены полуразложившиеся тела. По неуточненным данным останки могут принадлежать молодым мужчинам, умершим от голода, обезвоживания и жестоких издевательств. Снова возрождаются слухи о тюрьмах-чемоданах. Только там людей могли довести до подобного истощения, но власти отрицают любую возможность появления таких исправительных «учреждений». Фотоматериалы, прикрепленные ниже, могут нанести вред вашему психическому здоровью».

Не знаю, почему открыла эти снимки. Тут же прижала руку ко рту, в желании отвернуться дернулась всем телом от подступающей тошноты. Хотела закрыть фотографии и замерла. На одном из изображений крупным планом сняты руки несчастного, вспухшие от впившихся в них веревок и волдырей от ожогов, с лопнувшей кожей… и на запястье знакомая татуировка в виде солнца. Я ее видела. Я точно ее видела. У телохранителя моего мужа.

Вскочила из-за стола, выбежала в коридор, к комнате Дарива, постучала изо всех сил. Он открыл не сразу, а когда распахнул дверь, тут же опустил взгляд. И я сжала полы халата на груди.

– Идем со мной. Ты должен это увидеть. Должен!

– Мне надо одеться.

– К черту!

Схватила его за руку, но он ее выдернул.

– В этом доме уши и глаза есть даже у молекул. Я молчу про стены и потолки. И я не могу войти в вашу спальню, госпожа. Это может стоить нам обоим жизни.

Где-то вдалеке скрипнула то ли дверь, то ли половицы. Мы оба посмотрели вглубь коридора.

– Хорошо…Хорошо. Я сфотографирую на телефон и принесу.

Бросилась обратно к себе, схватила сотовый. Со всех сторон сняла руку мертвеца и бросилась обратно.

– Ты…ты узнаешь? Разве это не татуировка Мэргэна? Солнце с семью лучами. Разве это не татуировка одного из телохранителей Хана, которого вы подозревали в предательстве?

– У нас у многих такие татуировки. Даже у меня. – и показал мне свое запястье. От отчаяния я застонала. Отшатнулась к стене и закрыла глаза. Почему…почему едва во мне зажжется надежда, она тут же гаснет. Почемууу? Чем я так разозлила Бога, что он жестоко меня наказывает? Или… Тамерлан… прогневил, а я могу страдать от разрывающего нас обоих наказания.

– Что это за фото?

– Тела, найденные в монгольской степи. – ответила я, отворачиваясь и глотая железный ком, застрявший в горле. – Говорят, их держали в тюрьмах-ящиках, а когда они умерли – закопали под тонкий слой земли и бросили разлагаться.

– Таких тюрем нет уже много лет. Просто сплетня. Вброс. Мы ищем Мэргэна, и пока что его следы ведут совсем в другое место. Идите к себе. Вам надо поспать. За эти дни вы себя извели. Утром все будет выглядеть иначе. Это не Мэргэн. Как он мог попасть в Монголию?

Я не пошла в себе… слишком давят стены, слишком сводит с ума пустота, как будто с его исчезновением дом вырос в размерах, стал не просто огромным, а гигантским. Я любила его и одновременно ненавидела. Ненавидела за то, что я в нем теперь совершенно одна.

Прошла по знакомой тропинке, мимо вольера Джаи, которая тут же радостно бросилась к прутьям, но увидев, что я прошла мимо, разочарованно заскулила.

Как же ужасно ходить здесь совсем одной и представлять себе ЕГО мощную фигуру, а рядом с ним черную тигрицу. Подошла к мостику и прислонилась к перилам.

Внизу, освещенные лунным светом плавали два лебедя. Черный и белый. Они то взмахивали крыльями, разметая хрустальные брызги столпами в разные стороны, то сплетали длинные шеи в любовном танце.

Совсем недавно мы стояли здесь вдвоем, смотрели вместе на этих птиц. Как много я бы отдала, чтобы услышать его голос.

«Ангаахай» с придыханием, с хрипотцой, и ощутить, как сильные пальцы сжимают меня под ребрами. Одна только мысль о том, что Тамерлан мертв, сводила меня с ума, заставляла ощутить дикую пустоту в сердце и в душе.

Лебеди заскользили по глади озера, а я сдавила пальцами перила, закрывая глаза.

«– Почему лебедь?

– Такой я вижу тебя.

– Меня?

– Тебя.

Провел пальцами по моей щеке. Лаская скулу, подбородок.

– Ты похожа на лебедя. Такая же белая, нежная и красивая.

– Говорят, что лебеди самые верные птицы. И они любят только раз в жизни… если их вторая половина погибает, лебедь умирает от тоски.

Убрал мои волосы с лица, загладил их назад, внимательно всматриваясь в мои глаза.

– Ты бы умерла от тоски без меня?

– Мне бы хватило на это секунды.

Смотрит с недоверием, и золото в его радужках то темнеет, то светлеет.

– Мне хочется в это верить. Когда-нибудь узнаем – так ли это на самом деле…»

Я развернулась и быстро пошла по направлению к дому, кутаясь в шаль. Я не чувствовала порывы холодного, пронизывающего ветра. Меня лихорадило и бросало в жар от вспенившегося адреналина. Я поднялась по лестнице и без стука распахнула дверь в спальню Батыра.

Он приподнялся на постели, а я громко и отчетливо сказала:

– Завтра утром я уезжаю в Монголию.

Увидела, как морщинистые пальцы сжались в кулак и сошлись на переносице косматые брови.

– Завтра утром, как только переступишь порог этого дома, перестанешь быть моей невесткой!

И наши взгляды скрестились.

______________________________________________

*1 Источник Лунский. Живая история