Вверить жизнь

«Снова эта ненавистная дверь. Ах, кто бы знал, как тяжело. Вернее, они знают, но не понимают. Не они находятся в этом дерьмовом положении, а я. Приходится собирать все свои силы, чтобы коснуться ручки и отворить дверь. Мне кажется, я на грани. Хочу, чтобы это закончилось. Закончилось с наилучшим исходом для нас».

По коридорам почти никто не ходит, поэтому застывший напротив двери парень с опущенной головой никому не мешает. Он молча стоит, не шевелясь, словно качественно выполненная скульптура. Кажется, даже не дышит. Но вот взгляд проясняется. Он поднимает руку и тянется к двери. Легкое нажатие на ручку — и преграда уходит в сторону.

В помещении светло. Ненавистный запах лекарств вновь оголяет воспоминания прошлого. Он никогда не сможет забыть. Как бы ни хотел, он не может вытравить из себя эти воспоминания и эту боль. Как же страшно ему было, когда, будучи совсем маленьким ребенком, он смотрел на мучения матери. Тогда он и без объяснений взрослых понял, что мама его покидает. Уходит навсегда. Он не знал, как долго ещё она будет с ним, поэтому прогуливал школу или сбегал из неё, если отец доводил до самой двери. Он часами сидел здесь и разговаривал с ней. Запоминал её образ, медленно исчезающий, но такой любимый. Запоминал её голос, немного ослабший, но такой привычный. Запоминал её смех, всё такой же яркий для него.

Она говорила, что прогуливать школу неправильно, что ему нужно думать о будущем и учиться. Но всегда радовалась его появлению и благодарила. Она как-то поделилась, что сын отвлекает её от боли, позволяет почувствовать себя прежней: обычной, беззаботной, любимой, нужной… здоровой. И каким ударом было, когда в один из последних дней она его не узнала. Он подумал, что она шутит, но мама уверяла, что детей у неё не просто нет, а она даже не хотела их иметь, ведь дети — это сплошные проблемы. Она кричала на него, приказывала уйти, а чтобы окончательно прогнать «непослушного ребёнка», швырнула в его сторону вазу. Свою любимую вазу, в которой стояли её любимые цветы. Разлетевшиеся осколки чудом не нанесли серьёзных увечий, лишь неглубоко оцарапали щеку. На шум сбежались санитары. Они вывели шокированного мальчика. Больше он не видел маму. Не потому, что не хотел, а потому, что её не стало.

Теперь здесь… в этой же больнице лежит его отец. Он вновь вынужден проходить через это. Испытывать то же чувство неопределённости и угасающей надежды. Бледное, без каких-либо эмоций лицо родителя… Писк приборов… Огромное количество трубочек и проводов… Идеально белые простыни… И его стул возле больничной кушетки…

«Докатились, "мой стул". У меня уже вещи появляются в этом дьявольском месте».

На ватных ногах он подходит к стулу и падает на него. Сил никаких нет. Парень протягивает свои руки и замечает, как они дрожат. Его всего трясёт. По телу разливается слабость, но всё равно упрямо дотягивается до ладони отца и заключает её в свои. Какое счастье ощущать, что она всё такая же тёплая.

— Привет, пап. Это снова я, Стайлз.

Он гладит большим пальцем тыльную сторону ладони и вглядывается в неподвижное лицо, чтобы через минуту отвернуться.

— Сегодня у меня не случилось ничего необычного. Всё как и прежде. Друзья влипают в небольшие неприятности, а я им помогаю. Скоро очередная важная игра с… Чёрт! — вдруг ругается он. — Врач и Мелисса твердят, что тебе нужны положительные эмоции… Мол, это помогает… Говорят, что не стоит тебя лишний раз беспокоить. А как быть мне?! Кто побеспокоится обо мне? Я уже не могу держать всё в себе!

Стайлз замолкает. Он утыкается лбом в руку отца и тяжело вздыхает.

— Извини. Я не знаю ни о каких играх с другими школами. Я ушёл из команды. Да, лакросс отличная игра, но от меня там никакой пользы. А ещё тренировки отнимали уйму времени, и я не мог нормально работать. Ну да, ты же не знаешь… Я устроился на работу, чтобы оплачивать счета. Нет, ты не беспокойся, школу не пропускаю, — тут же начинает оправдываться. — Там график очень даже хороший. Наверное, ты будешь рад услышать, что моё поведение улучшилось. Я не могу нарываться на дополнительные часы, если хочу успеть на работу.

Хотелось рассказать о многом. Было столько всего, но не было слов. Не удавалось упорядочить события в голове, чтобы излагать их по порядку.

— Кажется, я говорил про друзей. Они… они действительно вляпываются в неприятности. Ты даже не представляешь в какие. Надеюсь, удача и дальше будет на их стороне. Ты правильно всё расслышал: «на их стороне». Потому что, похоже, я для них пустое место. Меня никто не слушает. Когда я говорю, что есть менее рискованный план, чем тот, что придумал Скотт, они не слушают. Для них скорость важнее надёжности. Бывает, приходят за советом, а делают всё в точности до наоборот. Они говорят, что ничего не боятся, ведь они оборотни. Говорят, что легко исцелятся. Но о каком исцелении будет идти речь, если им отсекут голову, пробьют сердце или вообще расчленят? Об этом вообще никто из них не думает! Бояться и опасаться — это прерогатива Стайлза. Он же никчёмный человек, который только и может, что мешаться под ногами. Я… я совсем им не нужен.

За весь день он не произнес столько слов, сколько сейчас. За эти четыре месяца он многое пересмотрел в своей жизни.

— Пап, мне так тяжело… Я устал! Понимаешь, устал! Возвращайся скорее ко мне. Я буду разрешать тебе есть гамбургеры раз… нет, два раза в месяц! Не буду ругать, если увижу со стаканом виски. Мне тебя не хватает… очень… правда…

Он поворачивает голову и смотрит на отца сквозь пелену слёз.

— Хватит тут разлёживаться. В участке без тебя совсем беда. Они ничего не успевают делать. Не хватает твоего чёткого руководства.

Слёзы льются не переставая. Стайлз даже не пытается их стирать — не от кого прятать.

— Пап, я люблю тебя. Не покидай меня, прошу. Я не хочу оставаться один. Пожалуйста… пожалуйста, очнись.

— Стайлз, — он и не заметил, как Мелисса вошла в палату.

— Да, миссис Маккол? — юноша отнимает голову от руки отца и вытирает слёзы.

— Я же просила называть меня по имени.

— Простите… Мелисса. Вы что-то хотели?

— Только сказать, что уже поздно. Иди домой. Твоя смена закончилась час назад.

— Да… да, точно. Домой…

— Милый, с ним всё будет хорошо. Вот увидишь, он очнётся.

Она подходит ближе и гладит Стайлза по голове.

— Только и живу надеждой, — невесело улыбается юноша. — Спасибо, что заботитесь о нём.

— Мне не сложно, — женщина поправляет одеяло, которым укрыт шериф. — У тебя сегодня нет смены в магазине?

— Нет, только завтра.

— Тогда иди домой и сразу ложись отдыхать. Ты неважно выглядишь.

— Спасибо за прямоту.

Он поднимается со стула, но резко заваливается на тумбу, хватаясь за голову. Было дико больно, но он может лишь поморщиться.

— Стайлз! — всполошилась Мелисса. — Господи, что с тобой? Стайлз?

— Не кричите. Всё хорошо, — отвечает он, когда обруч боли разжимается.

— Ты принимаешь таблетки? Стало хуже? Ну же, Стайлз, не молчи! Ответь мне!

— Да, я принимаю, но сегодня пропустил один прием. Забыл дома, — кается парень.

— Подожди тут, я принесу. Стоило раньше сказать, — отчитывает она и выходит за дверь.

— Сказать раньше… Будто это поможет, — шепчет он. — Как ты слышал, мне выписали дополнительные пилюли, — вновь обращается Стайлз к отцу. — Они спасают от головной боли, что донимает меня последнее время… Спасали… Я тебе не говорил, но они у меня частенько случаются. Сначала это было таким… легким надоедливым ощущением, которое я вязал с переутомлением. Но теперь всё иначе. Хорошо, если приступ случается раз в день, как сейчас, но… мне легче перетерпеть. Всё проходит достаточно быстро. Но благодаря Мелиссе, мне не избежать того, что я больше всего боюсь. Меня ещё и кошмары мучают. Вот такой у тебя сын, собрал все беды мира.

Безрадостная, вымученная улыбка на короткий миг появляется на лице.

— Эти таблетки со снотворным эффектом. Днём не так ощущается, но уставший к вечеру организм не может бороться с накопившимся эффектом лекарства. Я уже говорил, что плохо сплю? Кажется, да. От кошмаров я могу проснуться посреди ночи, но только не после приёма этих колёс.

Он замолкает, когда слышит приближающиеся быстрые шаги.

— Прости, что долго. Никак не могла открыть шкаф с лекарствами, а потом оказалось, что твоего нет, и пришлось просить в другом отделении. Вот, — она протягивает стакан и небольшой пузырёк. — Выпей две прямо сейчас.

— А мой джип? Они же…

— Я прекрасно знаю. Моя смена подошла к концу две минуты назад, так что отвезу. Завтра суббота, машину заберешь, как сможешь. Сама она со стоянки не исчезнет.

Под бдительным присмотром строгого надзирателя парню приходится пить отраву и мысленно молить, чтобы Господь был милостив и не посылал жутких снов.

«Хотя кого я обманываю? Он давно забыл о существовании одного невзрачного и бесполезного юноши. Иначе бы на меня не свалилось столько дерьма».

— Вот и молодец! Пойдем.

— До завтра, отец.

Ответом служит лишь писк приборов, нарушающих пугающую тишину палаты. Отчасти именно поэтому он старается говорить как можно больше — чтобы эта угнетающая обстановка не давила настолько сильно.

А дома его встречает пустота, иллюзия комфорта и уюта. Здесь идеально чисто, в холодильнике полно еды. Вокруг развешаны картины, занавески на окнах, цветы на подоконнике. Иллюзия благополучной жизни. Здесь просто отвратительно. Отвратительно тихо. Отвратительно спокойно. Отвратительно одиноко. Стайлзу безумно не хватает отца. Он не может жить здесь один. Это невыносимо, но он поддерживает порядок. Он в любой момент, в любую минуту готов услышать заветные слова: «Пациент полностью здоров, можете забрать его домой!»

Ещё раз пройдясь взглядом по вещам вокруг себя, Стайлз ловит себя на том, что везде ему мерещится отец. Вот он сидит за столом с горой бумаг, опять взял всю работу на дом. Вот он уставший спит на диване, даже не смог дойти до постели. Вот он входит в двери с пакетом и крадётся на кухню, чтобы спрятать свою вредную еду. А вот они сидят вместе и пытаются разобраться в очередном запутанном деле.

Тряхнув головой, сбрасывая наваждение, и растерев лицо ладонями, Стайлз тяжело вздыхает и идет в свою комнату. Очередной изматывающий день подходит к концу. Нужно хоть немного отдохнуть перед следующим. Только и успев что скинуть одежду, он мгновенно засыпает, как только оказывается в привычной мягкой постели.