1

- Счастливого медового месяца! – пожелал носильщик, внеся наш багаж в номер для молодоженов и получив награду за свои труды. Дверь за парнем захлопнулась, и мы с Вацлавом оглядели апартаменты, в которых счастливые жених и невеста предаются радостям первой брачной ночи. Я – в замешательстве, Вацлав – с неизменно бесстрастным выражением лица. Таким же взглядом можно рассматривать армейскую казарму, которую предстоит делить с сослуживцами.

У меня же складывалось впечатление, что я очутилась в каком-то пошлом любовном романе. Мужчина и женщина, отель, одна кровать на двоих. Вот только герои любовных романов обычно без ума друг от друга, хоть и не подают вида. А мы – только деловые партнеры. Как бы мне ни хотелось чего-то большего…

- Что ж, - хладнокровно проговорил Вацлав, отступая к двери, - ты располагайся, а я посижу внизу.

От его низкого, с хрипотцой голоса меня, как обычно, бросило в жар. А при мысли о том, что нам предстоит ночевать в комнате с одной общей кроватью, я задышала чаще.

- И что ты собираешься там делать? – Мой вопрос настиг его уже на пороге. - Пропустить по бокальчику виски, набираясь смелости перед первой брачной ночью, или просто перекусишь кровью из вен портье?

Гончий бросил на меня испепеляющий взгляд. Можно подумать, мне нравится идея поселиться с ним в люксе для молодоженов! Но что поделать, если других свободных номеров нет, а нам нужно непременно остановиться в этом отеле, по соседству с Фабиолой, за которой мы ведем слежку от самого Парижа.

Случайная встреча с ней в аэропорту кардинально поменяла наши планы. Вместо Москвы мы полетели в Прагу, в надежде, что Фабиола приведет нас к другим одиннадцати вампиршам. Тем, тайную встречу которых я случайно застала в Замке Сов. Тем, в чьих венах, как и в моих, течет кровь погибшего Жана. Моим кровным сестрам. Которым Жан что-то тайком оставил в наследство и, не иначе как начитавшись Дэна Брауна, зашифровал нахождение ларчика на двенадцати серебряных кулонах, принадлежавших каждой из вампирш. Один из них по стечению обстоятельств оказался у меня, но к разгадке тайны ни на шаг не приблизил. Только сложенные вместе подвески в виде кусочков пазла превращались в карту с подсказками. Пустившись тайком вслед за Фабиолой, мы с Вацлавом надеялись, что разыщем остальных вампирш и узнаем, что оставил им Жан. А уж в том, что ничего хорошего от Жана ожидать не стоит, я твердо усвоила даже за короткое знакомство с ним. С учетом того, что последние годы своей жизни вампир искал способ обрести власть над всей нашей братией, эта штука может быть весьма опасной.

Кроме того, я преследовала и другую цель. С первых дней в Клубе из-за крови Жана меня считали каким-то чудовищем. Вместе с кровью новичок получает и отпечаток характера своего донора. И если донор – силен и жесток, а новичок – слаб духом, он может уподобиться своему создателю. Московские старейшины боялись, что со мной все так и произойдет. Поэтому с первых же дней ко мне приставили Глеба, который постоянно был рядом и следил за мной. Да и Вацлава предупредили, чтобы в случае, если я начну представлять угрозу, меня надо уничтожить. В первые месяцы кровь Жана во мне давала о себе знать: я стала более вспыльчивой и раздражительной, гнев придавал мне разрушительную силу, а инстинкт самосохранения, подпитанный ненавистью Жана, дважды заставил убить – пострадали охранники Жана, которых он отправил к нам с Вацлавом, чтобы отобрать Серебряную Слезу. А когда охранники потерпели поражение, Жан приехал в Москву сам, и мы встретились на заброшенной фабрике.

В ту ночь я убила Жана под воздействием Слезы Ненависти, амулеты расплавились в магическом огне, а мой родной дед Аристарх вытащил из огня Слезу Милосердия. Он надеялся, что амулет поможет мне справиться с влиянием крови Жана и даст шанс остаться самой собой. Я носила амулет в Париже, а потом узнала о существовании своих двенадцати кровных сестриц – вампирш с безупречной репутацией, и засомневалась, так ли велико влияние крови Жана, как думают старейшины. Покидая Париж, я случайно обронила амулет и заметила ту, кто его подобрал. Но не стала ее догонять – мне хотелось проверить, какой я стану без Слезы Милосердия. И теперь я должна разыскать своих сестер и раскрыть тайну их родства с Жаном всем – чтобы меня перестали считать чудовищем, чтобы разделить с ними бремя кровной наследницы жестокого француза.

- Я должен убедиться, что Фабиола никуда не пойдет сегодня ночью, - мрачно ответил мне Вацлав.

- А носильщик тебя не убедил? - возразила я.

Мы вошли в гостиницу на окраине Праги спустя пятнадцать минут после Фабиолы. В поздний час персонала было мало, а постояльцев, жаждущих заселиться, еще меньше. Фабиоле повезло - она отхватила последний стандартный номер, так что Вацлаву пришлось раскошелиться на апартаменты для новобрачных. А провожал нас на этаж тот же носильщик, что нес багаж Фабиолы. Пока я думала, как бы так ненавязчиво расспросить парня об интересующей нас девице, Вацлав пристально взглянул ему в глаза, задал несколько вопросов и получил всю исчерпывающую информацию: новая постоялица просила ее не беспокоить, жаловалась на утомительный перелет и сказала, что собирается проспать до следующего вечера. Причем носильщик тут же забыл об этом странном происшествии и, обведя нас осоловевшим взглядом, пожелал счастливого медового месяца и убрался восвояси.

– До рассвета еще пара часов, и я не хочу упускать ее из виду, - упрямо возразил Вацлав. – Носильщику она могла и соврать.

Я пожала плечами – делай, что хочешь. Только спросила:

- Моя помощь не нужна?

Вацлав покачал головой.

- Отдыхай.

Он пересек комнату и плотно задернул шторы, словно не собирался возвращаться в номер даже с наступлением дня и решил заранее обезопасить меня от солнечного света.

И что я ему такого сделала, размышляла я, глядя на его напряженную спину. Подумаешь, у стойки регистрации не удержалась и, услышав про то, что мы вынуждены взять номер для молодоженов, пошутила: «Дорогой, не забудь попросить, чтобы в номер принесли шампанское и осыпали кровать лепестками роз. Я это обожаю!» Глупо получилось, согласна. Но Вацлав тогда дернулся так, будто я его в наручниках под венец тащу. Больно надо с таким мужем всю вечность мучиться. Мало того, что по характеру совершенно невыносимый, так еще и практически бессмертный… И вообще до недавнего времени я считала, что настоящий мужчина должен посадить денежное дерево в швейцарском банке, построить виллу на Канарах и вырастить Билла Гейтса. Или хотя бы Тома Круза. И уж Вацлав, бывший главой Московского Ордена Гончих, меньше всего вписывался в этот идеальный образ.

Я смутилась, заметив, что Вацлав уже развернулся и пристально смотрит на меня. Черт, неужели он опять читал мои мысли? Я поторопилась перевести тему:

- И все-таки, откуда ты так хорошо знаешь чешский? Ты так и не сказал.

Когда мы сели в такси у аэропорта, Вацлав свободно заговорил с местным водителем, объясняя, что следует ехать за машиной с Фабиолой. И всю дорогу я слушала журчание незнакомой речи, а когда я умудрилась вклиниться в оживленную беседу со своим вопросом, Вацлав просто от меня отмахнулся. Причем вид у него был такой, словно я помешала ему добывать информацию государственной важности. Похоже, разговор коснулся и меня, потому что водитель, глядя на меня в зеркало заднего вида, заулыбался и сказал что-то Вацлаву, отчего тот помрачнел, как Дракула при виде распятия, и что-то недовольно буркнул. В тот момент я готова была отдать новенькую сумочку от Шанель, купленную в Париже, лишь бы узнать, о чем речь! Интересно, сколько лет Гончий прожил в Праге, если так свободно выучил язык?

- Я здесь родился, - неохотно ответил он и смерил меня тяжелым взглядом, давая понять, что эта тема закрыта.

- Вацлав – это же чешское имя, да? – чувствуя себя полной идиоткой, уточнила я.

Гончий коротко кивнул и стремительно вышел вон. Я в смятении уставилась на захлопнувшуюся за ним дверь. Что бы с ним не случилось в этом городе и как бы давно это ни было, ясно одно: для Вацлава это по-прежнему болезненная тема. И именно здесь произошло то, что сделало Вацлава тем, кем я его знаю. Одиноким, отчаянным, неприкаянным Гончим. Тем, кто безжалостно расправляется с преступниками. Тем, кто спас меня от верной гибели в Париже. Тем, кто равнодушно разбил мое сердце.